Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Т. 8. Операция “Хаос”. Танцовщица из Атлантиды

Джинни всегда носила совиную лапку как знак того, что она — ведьма с лицензией. Грисволд отыскал миниатюрную нефритовую бляшку, сделанную ацтеками, — на ней был вырезан ухмыляющийся крылатый змей; эту бляшку я повесил на грудь, рядом с магической вспышкой. Чуть смущаясь под взглядом пастора Карлслунда, Барни выудил откуда-то серебряную подвеску в виде молотка — копию с молота викингов. Молоток принадлежал его жене, но Барни сам носил эту вещицу — «вместо кроличьей лапки» — с того момента, как начались все наши неприятности; и теперь он надел ее на шею Свартальфа.

Метательное оружие не слишком подходило для того, чтобы тащить его с собой. Конечно, мы с Джинни были неплохими стрелками в эвклидовом пространстве нашей Вселенной. Но если траектория полета снаряда непредсказуема, лучше об этом оружии и не вспоминать. Мы пристегнули мечи. У Джинни был тонкий современный клинок Солингена, вообще-то предназначенный для ритуалов, но острый и годный для хорошей драки.

Я вооружился мечом потяжелее и постарше; он заключал в себе магическую силу и происходил от абордажной сабли, когда-то плававшей на корабле Декатура.

В нашей экспедиции вполне мог стать проблемой обычный воздух. Ад — место заведомо грязное. В кладовой мы отыскали акваланги, которые использовались для подводных исследований. Когда вам приходится иметь дело с русалками или другими водяными существами, далеко не всегда удается отыскать мага иди ведьму, которые держат в помощниках подходящее животное вроде тюленя, и потому маски специальных аквалангов были так устроены, чтобы их можно было подогнать для любого зверя. Так что для Свартальфа акваланг нашелся. И еще я прихватил маленькую маску с запасным баллоном кислорода — для Валерии.

На том наши сборы и кончились. Будь у нас больше времени, мы бы могли подготовиться лучше. Мы бы могли, например, отправиться верхом на драконе, а не на метлах; а уж на дракона можно было бы нагрузить несколько тонн оборудования и припасов на все случаи жизни. Впрочем, армия, при всем своем снаряжении, все же не сумела прорваться в ад. А у нас имелись новые знания и уникальный проводник. И это могло сыграть нам на руку.

Пока мы нагружались, Барни и Нобу заканчивали приготовления к переброске нас в другое пространство. Собственно, они уже закончили, но в последнюю минуту я попросил сделать кое-что еще.

На Полу в центре лаборатории были начерчены магические фигуры, которые я не могу описать. Они заключались в пентаграмму, по контуру которой стояли освященные свечи. Гигантский колокол, укрепленный на блоке, висел над центром фигуры; его можно было опустить в любое мгновение. Колокол был подвешен на тот случай, если в качестве обменной массы из ада к нам прорвется нечто живое, газообразное или вообще представляющее какую-либо опасность.

— Когда мы отправимся, — сказал я, — добавьте туда несколько фунтов вещества, если в эти фигуры не слишком опасно заходить.

— Что? — удивленно переспросил Барни. — Но зачем?

— Если кто-то за нами следом явится сюда, — сказал я, — мы его поймаем. Из диаграмм оно выскочить не сможет. А вы держите наготове чары, чтобы оно не удрало обратно. Я ведь не знаю, что мы там обнаружим. Вдруг это будет нечто, представляющее научную ценность? Да и всему нашему обществу не помешают лишние знания об аде. Может быть, конечно, мы никаких трофеев не раздобудем. Но лучше быть наготове.

— Хорошо. Но похоже на рассуждения сумасшедшего. — Барни вытер глаза. — Черт, у меня, должно быть, на что-то аллергия.

Однако когда мы прощались, не у одной Дженис были мокрые глаза. А в моем мозгу прозвучало серьезно:

«Больше я не могу помогать вам, Стивен Павлович, Вирджиния Вильямовна, Янош Фаркасович и кот, у которого есть и собственная душа. Теперь я становлюсь лишь наблюдателем и регистратором, ради собственной любознательности. Я никак не обременю вас, ничем не помешаю. Вы просто не заметите моего присутствия. Отправляйтесь с Богом».

Я почувствовал, как он удаляется из моего сознания куда-то в глубь мозга. И вскоре он превратился лишь в нечто доброе и хорошее, случившееся со мной пару часов назад. Впрочем, нет. Я подозреваю, что спокойствие, не покидавшее меня во все время нашего предприятия, держалось на его неосознаваемом присутствии. Он ведь не мог перестать быть самим собой.

Держа наши метлы, мы с Джинни рука об руку вошли в центр магических фигур. Свартальф шествовал впереди. Мы с Джинни поцеловались и шепотом пожелали друг другу удачи, после чего натянули маски. Наши друзья прочли чары. Вновь вокруг нас сгустилась тьма, собралась энергия, загремел гром и сверкнула молния. Я крепко обхватил своих спутников, чтобы нас не разметало в стороны. Сквозь нарастающий шум я слышал, как моя ведьма вслух читала пергамент, на котором стояло имя Виктрикс, чтобы свидетельство о рождении девочки привело нас прямо к ней сквозь дьявольское пространство-время.

Комната, мир, звезды и вся Вселенная начали вращаться, а мы стояли в центре вихря. Все вертелось быстрее и быстрее, пока не слилось в нечто неразличимое. Мы слышали лишь рев, похожий на рев водопада. Последний проблеск света умчался с бешеной скоростью; а мы окунулись в вечность. И был ураган, и был страх… и мы не смогли бы пройти сквозь все это, если бы нас не вело имя Валерии Виктрикс.

Должно быть, я потерял сознание на минуту или на тысячелетие. И внезапно очнулся, когда наш полет закончился и мы прибыли.

Неизвестно куда.

Я прижал Джинни к себе. Мы осмотрели друг друга, но не нашли никаких ран. Свартальф тоже был в полном порядке. И он не требовал внимания к себе, как обычно. Больяй заставил его отправиться на разведку, и Свартальф крадучись пошел по расширяющейся окружности.

Я осторожно снял маску. Дул пронизывающий ветер, воздух был отчаянно холодным — но чистым… даже стерильным.

Стерильность. Это оказалось основным качеством того места, куда мы попали. Небо здесь было абсолютно и бесконечно черным, но при этом мы каким-то образом видели звезды и уродливо тлеющие планеты, движущиеся по хаотическим линиям; они почему-то казались точками еще более глубокой тьмы — это было не отсутствие, а отрицание света. Мы стояли на голой равнине, твердой, серой и плоской, как бетон; однообразие не нарушалось ничем, кроме рассыпанной кое-где гальки и валунов безобразных очертаний. Свет — тусклый, бесцветный, невыразительный — шел снизу, от почвы. Взгляду не за что было зацепиться. К тому же равнина не имела горизонта; она тянулась бесконечно. Все было безжизненно; лишь ветер, свистящий и завывающий, создавал ощущение движения.

Я подумал, что, хотя мне и пришлось повидать в жизни немало неприятного, ничто не было таким отвратительным, как этот пейзаж… Нет. Видывал я кое-что и похуже. Пустую кроватку моей дочери…