Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Т. 8. Операция “Хаос”. Танцовщица из Атлантиды

Пенелей приподнялся и снова сел.

— Я спать не хочу, — сказал он. — А кроме того, мой долг…

— Ну конечно. Но разве твой долг не требует, чтобы ты узнал для своего царя все, что сможешь, об этих странных делах? Ведь так?

— Хм-м-м… да.

— И она может быть к тебе милостивей, чем к нам. Это же твоя страна, а не наша. Наверно, она будет довольна, если ты почтишь ее просьбой ниспослать тебе совет. Идем же! — Эрисса взяла его за руку, легонько потянула, и он послушно встал. — Вот сюда, где солнце освещает камень. Сядь, откинься, почувствуй ее тепло. А теперь… — Она вынула спрятанное на груди бронзовое зеркальце. — А теперь глади на этот знак Богини. Матери всех нимф.

Она опустилась перед ним на колени. Он ошеломленно переводил взгляд с ее лица на блестящий диск и обратно.

— Нет, — прошептала она. — Смотри только на зеркало, Пенелей, и в нем ты увидишь то, что повелит Она. — Зеркальце в ее руке медленно поворачивалось.

«Боже ты мой!» — подумал Рид и отвел Олега с Улдином за камень.

— Что она делает? — с тревогой спросил русский.

— Ш-ш-ш! — прошипел Рид. — Садитесь и ни звука. Это священнодействие!

— Боюсь, языческое это дело. — Олег перекрестился. Однако вместе с гунном бесшумно опустился на землю.

Сквозь лепечущие листья пробивались солнечные лучи. Навстречу им словно курения поднималось благоухание сухой травы. В шиповнике гудели пчелы. Из-за камня доносился воркующий голос Эриссы.

Когда она вышла к ним из-за валуна, утреннее веселое оживление исчезло без следа. Она просто его сбросила. Лицо ее было одновременно и серьезным, и ликующим. Белая прядь в ее волосах выделялась на их темном фоне точно венец.

Рид вскочил.

— Тебе удалось? — спросил он.

Она кивнула.

— Он проснется, только когда я ему прикажу. А потом будет думать, что уснул вместе со всеми нами и увидел сон, который я ему нашептала. — Она пристально посмотрела на американца. — Я не знала, что тебе известен Сон.

— Так что это за колдовство? — с трудом выговорил Олег.

«Гипноз! — ответил про себя Рид. — Но только она владеет им куда искусней всех гипнотизеров моего века, о каких я только слышал. Видимо, все зависит от свойств личности».

— Это Сон, — ответила Олегу Эрисса. — Я навожу его на больных, чтобы облегчить их боль, и на одержимых, чтобы изгнать из них злых духов. Он не всегда наступает, когда я его навожу, но Пенелей человек простой, а я всю дорогу старалась его успокоить.

— Я видел, как шаманы делали то же, что ты, — кивнул Улдин. — Не бойся, Олег. Только вот я никак не думал, что когда-нибудь встречу шаманку!

— А теперь поговорим, — сказала Эрисса.

Ее суровость подействовала на Рида, как удар меча, — он вдруг понял, что на самом деле она не перепуганная жертва машины времени, не тоскующая по родному дому изгнанница, не пылкая и нежная любовница, которую он, как казалось, узнал до конца. Все это были лишь волны над морской глубиной. Она стала чужой той девочке, которая его помнила, — рабыня, вырвавшаяся на свободу, скиталица, сохранившая жизнь среди дикарей, хозяйка в доме, который сама создала, целительница, ворожея, жрица и пророчица. Внезапно его охватил благоговейный страх, словно ее троичная Богиня действительно спустилась сюда и воплотилась в ней.

— На что обречена Атлантида? — спросила она затем.

Рид нагнулся и налил себе вина, чтобы заглушить страх.

— Разве ты не помнишь? — пробормотал он.

— Конца не помню. Только месяцы до этого — твои и мои — на святом острове и в Кноссе. Они не забыты. Но я не стану говорить про то, что, как я знаю теперь, еще будет для тебя, каким было для меня. Это священно. А скажу вот что: я расспрашивала, какой сейчас год, и сложила годы, протекшие с тех пор, как нынешний минос воссел на престол, или со времени войны между Критом и Афинами. И я вычислила, что мы находимся в двадцати четырех годах до того дня, когда меня унесло с Родоса в Египет. Ты скоро покинешь это время, Данкен.

Красная кожа Олега посерела, Улдин замкнулся в прежней невозмутимости.

Рид отхлебнул едкого красного вина. Он не смотрел на Эрис-су, а уставился на вершину Гиметта над деревьями.

— Что последнее ты помнишь ясно? — спросил он.

— Весной мы поехали в Кносс, мы, сестры по обряду. Я танцевала с быками. — Ее размеренный безразличный тон смягчился. — Потом появился ты, и мы… Но Тесей уже был там, и другие, кого я помню лишь очень смутно. Может быть, от счастья я ничего не замечала. И наше счастье все еще живет во мне… — Ее голос стал совсем тихим. — И будет жить, пока я жива, а тогда я возьму его с собой в дом Богини.

Вновь она преобразилась в вещунью на совете:

— Нам необходимо представить себе грядущее более ясно, чем позволяют мои туманные воспоминания о конце или рассказы о нем, которые я слышала позже. Что можешь рассказать ты?

Рид сжал чашу до боли в пальцах.

— Твоя Атлантида, — сказал он, — это вулканический остров примерно в шестидесяти милях к северу от Крита?

— Да. Мне кажется, название «Остров Столпа» ему дали из-за того, что над ним часто стоит столб дыма, вырывающийся из горы. Атлантида — это обитель ариадны, которая властвует над свершением обрядов и празднествами во всем царстве, как минос властвует над всеми человеческими делами.

Обитель ариадны? Так, значит, как и минос, это не имя, а титул? «Святейшая»?

— Я знаю, Атлантида сгинет в огне, пепле, буре и трясении земли, — сказала Эрисса.

— Значит, тебе известно все, что известно мне, или почти, — с горечью ответил Рид. — До моего века дошли лишь разрозненные обрывки. Для нас это случилось слишком давно.

Он прочел несколько научно-популярных книг о теориях и раскопках, которые начали вести серьезно только при его жизни. Несколько островков — Тира и совсем мелкие вокруг — Санторинская группа, примечательная лишь тем, что служит напоминанием о древнем вулканическом взрыве, перед которым бледнеет взрыв Кракатау. Однако в последнее время несколько ученых… — да, Ангелос Галанопулос и другие — выдвинули гипотезу… Если воссоздать праостров, то очертания его необыкновенно напомнят Атлантиду, какой ее описал Платон. Известно также, что под пеплом и лавой погребены древние стены. И город этот, возможно, сохранился даже лучше, чем Помпея — та его часть, которая уцелела в катастрофе.

Бесспорно, Платон стремился всего лишь придать занимательность своим диалогам «Тимей» и «Критий», расцветив их фантазией. Он ведь поместил свой погибший континент посреди океана — немыслимо большой и немыслимо далекий — Для того чтобы вести войну с Афинами. Однако есть основания полагать, что он опирался на устные сказания, на те смутные отблески Минойской империи, которыми пронизана классическая легенда.