Энди Данкан - Диорама инфернальных регионов, или Девятый вопрос дьявола

Он продолжил красивым баритоном:

— Кстати, Перл, когда я произношу «моя» — я говорю не от своего имени, а от имени фирмы, которую представляю.

— А когда говорите «божья» — это от лица фирмы, которую вы не представляете? — уточнила я, тщательно подбирая слова.

— В целом — да. Теперь же, если ты не будешь перебивать…

— Я не перебиваю! — перебила я. — Вы сами себя перебили!

Витстроу хлопнул ладонью по столу.

— Вот это мысль! Как будто можно самому себя перебить. Этак вы заявите, что река может сама себя запрудить, или изгородь — сама себя перепрыгнуть.

— Или зануда — сам себе наскучить, — вставила вдова.

— Не помогай, — оборвал ее Витстроу.

— И я не прекрасная ткачиха, — возразила я, раздражаясь, — что бы это ни значило.

— Ну, — протянул Витстроу, — ткачиха делает ткани, например, те, из которых шьют фартуки. Или кляпы. А прекрасным называют милое, приятное для взгляда существо, драгоценную вещь.

— Не знаю я никаких ткачих, — заявила я, — разве что мою подругу Салли Энн, она меня учила пуговицы пришивать. И ничего я не прекрасная, не милая и не драгоценная.

— Допустим, для данного момента это верно, — согласился Витстроу. — Но не следует воспринимать все настолько буквально. Когда ты восклицаешь: «Я глупая гусыня!» — ты же не имеешь в виду, что тебя ощиплют и зажарят, и когда кричишь: «Я в ярости», — ты не просишь, чтобы на тебя надели смирительную рубашку, а когда говоришь: «Будь я проклята», — ты не имеешь в виду…

Он умолк, не окончив фразу. Потянуло холодком. Солнечный свет, струившийся сквозь окно эркера, потускнел, как будто на солнце набежала тучка.

— …собственно, ничего не имеешь в виду, — продолжил Витстроу и улыбнулся, когда солнце вышло снова. — Итак, для целей данной песни, кто же ты, если не прекрасная ткачиха?

Я скрестила руки на груди, расправила плечи настолько, насколько позволяла спинка диванчика, и сердито посмотрела на Витстроу, твердо вознамерившись сбить с него эту самодовольную ухмылку.

— Я прекрасная ткачиха, — сказала я.

«Ни фига подобного», — подумала при этом про себя.

— Превосходно! — Витстроу был доволен. — Итак, на чем я остановился? Вернемся к Книге Бытия, как сказала бы моя бабушка.

Он кашлянул, прочищая горло.

Мне стало любопытно — девять, девяносто девять и девяносто чего? Но я предпочла промолчать.

Эти короткие куплеты показались мне длинными. Я твердо намеревалась не поддаваться им, держаться непокорно и недовольно — но стоило послушать совсем немного, и песня окружила меня со всех сторон и затопила с головой. Я спала и бодрствовала одновременно, узор на паркетном полу был полон лиц, диванчик оттолкнул и смял мои плечи, шнурки моих высоких ботинок повели во тьму, словно в туннель Лукаут-Маунтин. Я не поручусь, что Витстроу и вправду был приличным танцором, как он утверждал (хотя подозреваю, что «приличный» — не совсем подходящее слово), но петь этот человек умел. И где-то на втором часу песни (да, я думаю, что говорю — некоторые строки повторялись, или удлинялись, или расширялись) к Витстроу присоединился женский голос. Звуки переплелись, словно пряди хорошей веревки. Это вступила вдова Уинчестер. «И ты — прекрасная ткачиха».

Я резко втянула воздух и выпрямилась, словно пробудившись ото сна, но бдительности у меня убавилось. Куплеты продолжались. Вдова делала вид, будто собирает посуду после чаепития, а Витстроу притворялся, будто изучает собственные ногти.

— Реплика насчет женщин оскорбительна, — заявила вдова.

— Она написана не мной, — откликнулся Витстроу. — Ее придумал народ.

— Не народ, а мужчины, — поправила вдова.

— Восемь, — выпалила я и лишь потом поняла смысл.

Витстроу, не поднимая глаз, вопросительно буркнул нечто невнятное.

Вдова держала наклоненную чашку, совершенно не обращая внимания на то, что струйка недопитого чая, как паучок по паутине, спускается в блюдце.

— Восемь, — повторила я. — Молоко и шелк — два. Дерево и море — четыре. Рог и шип — шесть. Ягненок и женщины — восемь. «Должна ты ответить на девять вопросов…» — с удивлением скорее пропела, чем проговорила я. — Но тут не девять, а восемь. Какой же девятый?

Витстроу и вдова переглянулись.

— Может, это он и есть, — пробормотал Витстроу, — Может, «Какой же девятый?» и есть девятый вопрос.

— Нет, — возразила я.

— Почему же нет? — вкрадчиво поинтересовался Витстроу.

— Потому, — отрезала я. — Потому что это глупость.

Витстроу расхохотался и хлопнул по бедру своим цилиндром. Вдова со стуком поставила одну тарелку на другую.

— Форменная глупость, — сердито бросила она. — Пит, возьми тарелки. Я попросила — возьми тарелки! Поработай хоть разок в своей лентяйской жизни.

— Так какой же девятый вопрос? — настаивала я.

— Вот ты нам и скажешь, — ответил Витстроу.

— Ты имеешь в виду — скажет тебе? — возмутилась вдова, вручив ему стопку тарелок и подтолкнув к выходу из комнаты. — Меня в это не втягивай!

— Прошу прощения, леди Астор, но чей это дом? — воскликнул Витстроу, — Девушка — волшебница, Сара, а ты не можешь поставить волшебницу в шкафчик с фарфором, как безделушку-украшение, как одного из твоих призраков, как мистера Деллафейва!

Витстроу прошел мимо шкафчика с посудой. Дверцы задрожали, и внутри кто-то пискнул.

— Ты знаешь правила, — продолжил он, когда мы все оказались на кухне.

Витстроу с грохотом свалил тарелки в раковину и развернулся к нам. Я попыталась спрятаться за вдову, хоть та и была на фут ниже меня. Витстроу ткнул в ее сторону пальцем, как будто намеревался проделать дыру в воздухе. Его аккуратный ноготь джентльмена сделался длинным и зазубренным, с какой-то грязью под ним, а глаза стали красными, словно у пьяницы.

— Ты только глянь на нее! Я тебя умоляю — ты только стань рядом с ней! Она же питается магией, как печь — углем, а мир полон спичек! Она сейчас в другом мире, и она должна учиться, — Витстроу повернулся ко мне. — Чаепитие окончено, дорогая. Отныне за испытанием последует испытание, а ты получаешь свое первое задание, свои первые девять вопросов.