Михаил Кликин - Три легенды

– Волк был здоров и не мог передать ей свои болезни.

– Это был твой волк, – не то спросила, не то утвердила Ршина.

Ведьма помедлила, не зная, что сказать. Медленно произнесла:

– Не совсем…

– Так я и знала! – фыркнула знахарка. – Уходи! Ты искалечила Миру, а теперь учишь меня, как надо ее лечить.

– Это не я! – повысила голос ведьма.

– Уходи! Убирайся! Прочь!

– Да кто ты такая?! – ведьма стиснула челюсти, сделала шаг к лестнице, на перекладинах которой сидела знахарка. – Что ты о себе думаешь!?

– Вон!

– Никто не смеет так говорить со мной! – Она сжала кулаки, стиснула зубы.

– Выметайся!

– Да ты!..

Каген-коротышка громко всхлипнул, словно готовясь разразиться рыданиями. Женщины одновременно посмотрели на него. Пока они ругались, он отступил в дальний угол и съежился там в тени, среди травяных веников, дрожа от страха.

Глядя на него, ведьма вдруг поняла, что секунду назад была готова совершить убийство. Она глубоко вздохнула, медленно выдохнула. Прислушалась к биению сердца. Заставила его стучать чуть медленней, немного тише…

– Уходи, – тоном пониже, но все так же непреклонно сказала Ршина.

Ведьма посмотрела в сторону Миры, затем перевела взгляд на знахарку. Напомнила:

– Дымянка, гречавка, ромашка…

– Уходи, я знаю, – Ршина властно указала на выход.

– Надеюсь больше тебя не увидеть, – сухо сказала ведьма.

– Буду рада этому.

Ведьма перешагнула порог, с грохотом захлопнула дверь за собой.

Проскрипели половицы в сенях.

Ршина быстро спустилась с лестницы, подошла к окну и смотрела, как не оборачиваясь уходит прочь непрошенная гостья.

– Почему ты ее прогнала? – жалобно спросил забившийся в угол Каген. – Зачем ты с ней так разговаривала?

– Запомни, Каген, – наставительно сказала знахарка, не отрываясь от окна, – ведьмы еще хуже, чем маги. И, кроме того, скоро полнолуние… Я должна была прогнать ее.

– Но я так испугался.

– Я тоже. Это не простая ведьма. Она что-то несет в себе… Ладно, поставь кипятиться воду, пора браться за лечение.

– Она выживет?

– Мира? Должна. Кровотечения нет – это самое главное. А раз уж она пережила сегодняшний день, то, думаю, проживет и еще много лет. Только вот ее рука… Боюсь, она не будет работать как раньше. Проклятая ведьма! Всегда от них одни неприятности…

Дождь за окном все лил. Капли сбегали по стеклу, и серая улица расплывалась в неровных ручейках подтеков. Ведьмы уже не было видно, но знахарка знала, что она где-то там, пока еще недалеко, шагает прочь раздраженным размашистым шагом, недовольная собой, злая, вымокшая. Чужая.

И Ршина ее немного жалела.

Самую малость.

Она прошла много селений, словно бы нанизанных на ниточку дороги. Где-то ее принимали радушно, где-то безразлично. Но нигде не гнали прочь. Путник, кем бы он ни был, всегда мог расчитывать на кусок хлеба и кружку молока. Уж так было заведено.

Ночевать она старалась в заброшенных баньках, на дворах, в сараях. На ночлег в жилых домах она не оставалась, даже когда ее приглашали гостеприимные хозяева. Она избегала общества людей. Потому что близилось полнолуние.

Ночи сделались тревожными. Не спалось, а когда удавалось смежить глаза и задремать, то приходили неспокойные сны. И ведьма просыпалась, выбиралась на улицу, бродила кругами, размышляла. Смотрела на звезды, пытаясь успокоится.

С каждой ночью луна округлялась все больше, становилась все тяжелей.

Раньше было не так, думала ведьма. Тогда я даже не задумывалась об этом. Луна, какой бы она ни была, ни на что не влияла. Ну, разве самую малость… А сейчас… Почему? Неужели это годы?

В чем дело?

Я изменилась? Как?

Или изменился мир?

Теперь приходится прятаться каждый раз, когда близится очередное полнолуние. Что-то меняется в эти дни. В эти ночи. Давит. Тревожит.

Надо быть осторожней. Потому что все трудней оставаться собой. Потому что приходят чужие мысли и чужие чувства. Потому что рождаются образы, которых нет в действительности.

Бывает: очнешься – стоишь и не помнишь, что было минуту, час назад. Сколько вообще прошло времени в этом черном беспамятстве.

Случается: кричишь какие-то слова и не понимаешь их смысла. Но чувствуешь Силу, заключенную в незнакомых звуках. И тогда в животе становится горячо, так горячо, что кажется, будто одежда сейчас вспыхнет…

Так бывает, когда наступает полнолуние.

Может это одержимость?

Или безумие?

Старость?..

Ведьма неоднократно вспоминала свою мать. Как она уходила в лес на несколько дней, когда вызревала в небе багровая луна. Уходила и оставляла свою дочь одну. В пустом доме, где жуткие тени шмыгали по углам, где раздавались тихие шорохи, похожие на голоса. Где слышались осторожные скрипы крадущихся шагов. Где развешанная одежда вдруг оживала и шевелила рукавами, штанинами, подолами, колыхалась, словно череда висельников, прибитых гвоздями к стене. А в окна, на которых никогда не было занавесок, заглядывали с ночной улицы жуткие существа, каких невозможно увидеть…

Мать уходила в лес, чтобы не навредить дочери.

И однажды не вернулась…

Как на нее действовала луна?

Так же? Еще страшней?

Что происходило с ней там, в лесу?

Что с ней случилось?..

Бывают вещи, о которых даже ведьмы ничего не знают.

Вскоре дорога сменила направление, и ведьме пришлось с нее сойти. Теперь она двигалась напрямик. Через заболоченные луга. Через поля, заросшие бурьяном. Все чаще на пути попадались перелески, заросли ивняка и лещины, все меньше встречалось деревень.

Никто в этих краях не слышал по Змеиный ручей. И не помнили, чтобы однорукий колдун проходил здесь.

Уталая, вымокшая до нитки ведьма упрямо пробиралась на юго-восток.

Следом за ней неотступно, словно тень, крался волк.

Дождь не прекращался ни на минуту.

Сперва она думала, что это звериная тропа. Но когда тонкая стежка вывела ее на утоптанную дорогу, ведьма поняла, что люди близко и ускорила шаг.

Уже второй день она пробиралась через редкий прозрачный лес, монотонный и пустой. Уже три дня она не видела людей и не у кого было спросить про Змеиный ручей и однорукого колдуна. Уже вторую неделю лил, накрапывал осточертевший дождь, висела в воздухе водяная пыль…

Вечерело.

Солнце еще не скрылось, проглядывало светлым пятном сквозь серые облака возле самого горизонта, а опухшая полная луна – ведьма не видела, но чувствовала ее – уже поднималась, выползала, словно опарное тесто из кадушки.

– У-у, проклятущая! – сказала ведьма в ту сторону, где должно было быть ночное светило, если бы не свинцовые тучи.

– Эй! – отозвался кто-то из-за спины.

Она повернулась.

Из придорожных кустов высунулся широкоплечий бородач. Прищурившись, он пристально рассматривал ее, и ведьме не понравился его взгляд. Бородач был неряшливо одет. Грива нечесанных волос, похоже, никогда не знала расчески. В правой руке он держал суковатую увесистую палку, очень похожую на палицу.