Юлия Горишняя - Слепой боец

Рият хотела думать об этом и потом, ночью, во сне. Но ей приснился корабль, на который она слишком много смотрела в нынешний день, корабль по имени «Бирглит».

Наутро она опять смотрела на этот корабль, бродя подворику из угла в угол, не в силах усидеть на месте. «Предсказатель? — с яростью думала она про Симмэ. — Дичь сама… под выстрел!» Ей нужно было именно это — понять, куда «Бирглит» идет.

Еще до рассвета, проснувшись, она почувствовала: что-то случилось. Ветер переменился.

Ветер теперь задувал с юга.

Наконец она поняла: «Бирглит» и второй корабль, что шел с ним, повернули вместе с ветром. Теперь они направлялись опять к Кайнумам.

Как видно, он действительно избрал для охоты перегон между Тель-Претвой и Тель-Корой. Невидящими глазами Рият глядела в страницу привезенного с собою фолианта, где выписаны были Места-в-Волшебстве южных островков Кайнум. Рядом колонкой тянулись варианты сочетаний слов, какими обозначались эти Места. Место-в-Волшбе, как и Имя-в-Волшбе, — это ведь не слова, а лишь знаки, к звукам людской речи не имеющие отношения; чтобы дать один из вариантов Отражений, колдуны трудятся годами; Рият удавалось это с Именами, да и то только для людей, а насчет Мест — приходилось поступать так, как всякая Прибрежная Колдунья: отыскивать все Места-в-Волшебстве, кем-то когда-то вычисленные, и все их Отражения, кем-то когда-то сказанные, и учить наизусть. Она читала и слышала — и это было похоже на легенду — об императорах великого Вирунгата, выдававших Отражение сразу, только взглянув на Имя-в-Волшебстве… Места Кайнумов она уже запомнила. Она думала о другом: «Ни одного подходящего клочка суши южнее Кайнумов? А ведь здешним галерам не обогнать „змею", идущую в попутном ветре, тем более такую „змею", как „Бирглит".

Да, но ведь „Бирглит" идетне напрямик. Сейчас она описывает длинную дугу: сперва от Сиквэ к побережью, чтобы затем идти вдоль него, высматривая „купцов", что и вовсе жмутся, ища защиты, к самому берегу; и потом, к вечеру, — обратно в море, к Кайнумам, чтобы заночевать на них, — конечно, если не найдется дела на ночь. Именно в таком плавании, только в обратном направлении, провела „Бирглит" предыдущий день, и галеры будут идти прямо вдоль берега, и к тому времени, когда они смогут попасться на глаза, „Бирглит" должна быть уже увлечена погоней и уйти на запад. И я смогу опередить их. Может быть, на полчаса, но смогу». Она позвала двойника-кормщика, и по его тоже выходило, что Рият успеет.

Как она летела по волнам, дарда по имени «Синтра-щеки»… О дардах тогда говорили, что хорошо построенная дарда — единственный корабль, способный обгонять ветер…

Рият даже какое-то время плыла на ней, чтобы проверить в последний раз, так ли все хорошо. Но все было и впрямь хорошо. «Девчонка из Синтры» была вправду синтриянка, истинная синтриянка. И двойники на ней работали как двойники, лучшего слова не подберешь. Рият ходила по крошечной, короткой палубе, и они не обращали на нее внимания, хоть и не натыкались. Давешний кормщик стоял, сжимая свое весло и негромко командуя; он был по-другому одет, тоже цветасто, но горбонос по-вчерашнему.

— Эй, — негромко позвала его Рият.

Он обернулся.

— Кто ты? — спросила Рият, проверяя все лишний раз.

— Ты создала меня, чтобы я помог выловить дурных людей на быстроходном корабле, госпожа, — сказал он.

— Что ты должен делать? — спросила Рият.

Он объяснил, что должен делать.

— Ты полагаешь, что сможешь сделать это? — сказала Рият.

— Мы-то их уделаем, госпожа, уж будьте спокойны, — сказал кормщик. Эту залихватскую фразу он произнес ровным, равнодушным голосом.

«Топорная работа, конечно, — морщась, подумала Рият. — Ну и не все ли равно. От них ведь не требуется, чтобы они были в разговоре похожи на человека. С кораблем они обращаются как люди, и больше от них ничего не требуется».

И вообще, было бы кому увидеть, какой топорной работой она пробавляется. Увидеть-то некому, и, выполнив свое задание, эти создания рассыплются — земля к земле, вода к воде, ветер к ветру, и тогда вообще никто ничего не узнает. Пусть гадают, откуда Прибрежная Колдунья взяла второй экипаж для «Синтра-щеки». На то она и колдунья. Разве что у настоящих матросов и кормщика сегодня в кабаке — или где они там — побаливает голова.

Рият попыталась вспомнить, кто это перед ней — кого она обратила в кормщика. Но не смогла. «Не все ли равно», — подумала она.

Вскоре она пересела на головную галеру, а «Девчонка из Синтры» свернула и стала быстро удаляться на запад. Она, конечно, сейчас не обгоняла ветер. Но она была синтриянка — синтриянка до последнего ребра и до последней лесочки в обшивке, и волны гибко расступались перед ней.

«Я верю тебе, Синтра-щеки», — почти с нежностью подумала Рият.

По любым расчетам — они должны сейчас быть на подступах к Моне. На Сиквэ они стояли совсем недавно. Самым поздним их следам здесь было около трех часов; любой мало-мальски опытный охотник сумел бы это определить. У Гэвина сводило челюсти от мысли, как они были близко. Помедли они на Приливном Острове еще с час, и он бы еще смог увидеть верхушки их парусов.

Если они ушли с Сиквэ так поздно, то на ночь останавливаться не будут — негде. Но и без того Гэвин не собирался сегодня спать. И в беспамятство, как под скалою Балли-Кри (позорище!), проваливаться тоже не собирался. Да он уже и не смог бы этого сделать. Нетерпение жевало его своими тупыми челюстями, глотало и отрыгивало опять, как корова жвачку. Все эти дни — пока пугал каменным своим видом собственную команду, пялясь на Метки, замершие в своих гнездах в сундучке, — а часто даже и тогда, когда Меток не было у него перед глазами, — он был не Гэвином, сыном Гэвира, а четырнадцатью этими кораблями, и был на один дневной переход южней, и его четырнадцать штевней рубили волну. Ярость приковала его к этим кораблям, как невольника; а он и не пытался порвать свою цепь.

Он был каждым из четырнадцати кораблей, идущих на юг. Их скрипом, рысканиями, влажным пятном течи «Жителя фьордов», изношенными кожаными манжетами в весельных портах однодеревки Кормайсов, которые захлестывала вода. Человеком на этих кораблях он не был — о нет. Это наваждение касалось только штевней, и килей, и палубных настилов, и бортов.

Быть этими кораблями получалось много легче, чем Гэвином, сыном Гэвира. Чтобы быть Гэвином, требовалось ходить, дышать, помнить, — а не просто, покорствуя рулю и парусу, бить штевнем по волне. Нужно было чувствовать боль от своей злости и обиды, — потому что ведь и злость тоже, а не только обида обжигает того, кто носит ее в себе. И главное, нужно было думать о будущем, — о том, что ему, Гэвину, делать в этом будущем. Вот что оказывалось мучительнее всего. И не потому, что он ничего не мог придумать, — а потому, что мог придумать слишком много. Стоило только приотворить дверь воспоминанию о том, что все-таки он Гэвин, сын Гэвира, а не плавучие деревяшки, — мысли врывались дерущейся и орущей гурьбой, и все они были невероятно ярки, натуральны, полны смакуемых подробностей, и каждая дергала в свою сторону, и каждая напрочь исключала множество других. И в результате ни одну он так и не смог додумать до конца.