Юлия Горишняя - Слепой боец

— Иахэ! — заорал он, оборачиваясь, и этот крик разорвал мир округ и разорвал души защитников, что были рядом, и колесо машины закрутилось в два раза быстрее; она убивала, и крушила, и молотила так, что почти вымела на стене среди нападающих пустое место, и вдруг налегающие на рычаги люди увидели, как мелькнула, на мгновение закрыв над ними небо, исполинская фигура в невесомом могущественном львином прыжке.

Бамана, трехголовый лев, одним прыжком перекрыл расстояние до стены, расшвырял тех, кто оказался под ним, встряхнулся и пошел вперед. И каждый удар его лап был как давило, превращающее в сок грозди винограда. Направо и налево, направо и налево, и направо и налево отлетали воины и падали со стены, металась черная грива, а лев рычал.

Такова легенда. Люди умеют выдумывать много всевозможных легенд, хотя в хроники это заносится только так: «Неким монастырским людям было видение».

Если быэто не была легенда, в нее можно было бы поверить и сказать, что нечто подобное и должно было произойти. Ибо Лур не любит Метоба и даже не любит больше, чем кто бы то ни было еще, и не любит его побед.

Лур не донырнул до дна реки Границы, ведь слишком много в нем жизни, и она потянула его назад к поверхности; так и не донырнул, сколько ни старался, и «чипмату», оброненные в реку его племенем на переправе — знаки благоприятных дождей и мира, — так и остались в иле, что засосал их на дне этой реки, — а илом этим была Смерть, а дном под ним — сама Тьма. Лурне смог достать до этого дна. Поэтому он, как прежде, смеется, идя на битву, и ненавидит Метоба больше, чем кто бы то ни был, и внем самом Метоба нет ни капли. И потому, что в нем Метоба нет ни капли, победить Метоба он никогда не был всилах и не будет в силах его победить. И оттого — за невозможность победы — так сильна его ненависть.

Такова легенда, и в реальности — а не в легенде — дело обстояло вот как. Там была машина, которую защитники не смогли бы уволочь, даже если бы она была и подъемного веса, а она сослужила свою службу и стала ни к чему, потому как масло закончилось. Нападающие повалили тяжелый навес над нею, и это стала от камней какая-никакая, а защита. И они пробивались к башне, где лестница. На башню вели с галереи узкие ступеньки, а лестница была пристроена с ее внутренней стороны. В конце концов монастырских из башни выбили, но тут оказалось, что из-под лестницы, внизу, были убраны все ее опоры, а вместо них поставлены деревянные. Деревянных столбов там было поставлено очень много, чтобы выдержать такую тяжесть, и выбить их все сразу не получилось бы, а потому монахи их подожгли. Столбы хорошо разгорелись и сгорели. Поэтому еще прежде, чем они прогорели целиком, лестница подломила их и подалась, и провалилась внутрь себя, на тех, кто внизу, и тех, кто внутри на лестнице, и еще даже часть кирпичной обкладки (внутренней) степы там осыпалась. И там погиб Корммер. Вот ведь странная судьба — точь-в-точь такая же каменная смерть обошла его у пролома, ведь он был рядом, когда привалило его старшего брата, однако сам под кирпичи не попал; и только для того, чтобы погибнуть, провалившись с лестницей, по другую сторону стены. Через башню теперь на южную галерею дальше стало не попасть, то есть вообще-то можно, но весьма трудно, потому что никакого проема там не было, проем обрушился с лестницею вместе. Поэтому нападающие не стали пробиваться вперед и только укрепились, а основная сила Метоба качнулась обратно, на северную сторону, потому что там тоже была лестница, у ключевой башни, хоть до нее было и дальше. Они могли бы попытаться перетащить сети и лестницы на внутреннюю сторону стены, чтобы устроить себе спуск, но ведь по лестницам и сетям этим непрерывно взбирались на стену новые и новые люди, а из-под них попробуй забери.

Сверху это было видно так, как будто ветер ворошит на стене плотный покров шерсти, расстеленной для просушки. Комки шерсти были темные, и в них попадались пестрые или светлые искорки. Потом вдруг стало видно облако рыжей пыли, которое заклубилось, словно выстреливая себя из себя наверх, и сразу же его понесло ветром так, что накрыло почти все алтарные предаллеи перед северной стороной храма, — это когда упала лестница. Хено смотрел туда, потому что нужно было же ему что-то делать. Им овладело такое отчаяние, что на пелену пара, отделявшую монастырь и Трон Модры от залива и северных черных скал с их бакланьим криком, он даже не оглядывался. И он непрерывно думал, как же теперь быть, но только придумать ничего не мог. «Наверное, Модра не хочет, чтоб мы это делали», — подумал вдруг он. И еще он подумала: «Все равно как в Глаза смотреть». Из-за того, что он подумал об этом, он вспомнил, как смотрел вчера на безмерное могущество Породителя Тьмы. Между небом и землей не было никого, кроме него, в это мгновение. «Заклинание, — подумал он. — Заклинание же!»

На галерее помещалось одновременно сражающихся, в ряд, всего четыре человека. Целых четыре человека. Топоры разбивались, щиты трещали и часто были уже изрублены так, что разлетались с одного верного удара. Но сзади на смену напирала новая сила, которая была всемогуща, но двигалась самыми простыми путями и так, чтоб меньше всего было затрат.

Молодой прислужник бормотал заклинание, захлебываясь не то от ветра, не то от собственной спешки. Он плотно закрыл глаза. Картина Королевской Стоянки и того, как выровнялись в ней корабли, твердо лежала перед ним, так, как видел это вчера Глаз со склона Трона.

Модры. Три больших корабля в глубине залива. Шесть других и еще один, помельче, кормой к берегу. Три более коротких с другой стороны. Еще один между тремя и шестью, притянутый носом к пляжу. Вокруг рамка высоких скал, скалы чуть ли не отвесные, черные и тускло играют искорками, море под ними кажется провалом и в тени почти черное, корабли расчерчены черными полосками спущенных мачт, кроме одного. Потом все это стало поворачиваться, поворачиваться, сохраняя солнечный свет и расположение линий бортов, восточный склон расступившихся скал становился ближе и выше, со всеми своими крошечными хворостинами молочайников в трещинах камня, с блеском разломов; до него было около восьмисот локтей расстояния, если в локтях, но зато все эти восемьсот — сверху почти по прямой. Потом хено открыл глаза, чтобы совместить картину, которая стояла перед ним, с какими-нибудь ориентирами — скалами, в нескольких местах торчавшими над сизой раздерганной тканью пара, пробивая ее, как острова.

Какой там ветер, внизу, в заливе? Наверное, почти никакого. А здесь — такой, что относить стрелы будет очень сильно, а стрелять надо несколько поперек его. Если бы это было упражнением, это было бы трудное и углубленное упражнение.