Йан Грэхем - Монумент

Баллас поднялся на нетвердые ноги и огляделся. В аллее не осталось ни стражей, ни ополченцев. Некоторые бежали. Большинство были мертвы.

– Моя дочь! – воскликнул Краск, неожиданно проворно спрыгивая с лошади.

Он подбежал к Эреш. Девушка была в крови. Однако к тому времени, как Баллас и Краск приблизились, она приподнялась и села.

– О Пилигримы! Бедная моя девочка! – причитал Краск.

– Это просто кровь, – сказала Эреш. Губы ее были разбиты, а нос, кажется, сломан. – Голова немного кружится. Ничего страшного.

– Скорее на лошадей! И подальше от этого места! – сказал Краск, переводя взгляд на Балласа.

Тот чувствовал себя странно. Его охватила слабость. Не чета приятной расслабленности, сопровождающей опьянение. Это было мерзкое ощущение беспомощности; за ним ожидала тьма. Баллас коснулся груди – она была залита кровью. Он нащупал длинный глубокий порез, оставленный клинком стража.

– Не волнуйся, – сказал Краск. – Мы найдем тебе лекаря. Такая рана для человека вроде тебя – царапина. Ерунда.

Баллас не ответил. Рука опустилась ниже. Пальцы коснулись рукояти кинжала, торчащего из живота. Ноги подогнулись, и Баллас тяжело осел на землю. Краск подскочил к нему.

– Не вздумай умирать! Слышишь? Ты нам нужен. Эреш и мне… Будь сильным. Ты меня слышишь? Мы найдем тебе лекаря. Мы…

Краск осекся. Вдалеке послышались крики. К ним спешил новый отряд стражи. Люди, сбежавшие с поля боя, вызвали подмогу.

– Вставай! – выдохнул Краск, схватив Балласа за отвороты рубахи. – Проклятие! Поднимайся же!

Сознание ускользало. Звуки сделались нечеткими, перед глазами все плыло. Стиснув запястья Краска, Баллас оторвал от себя руки старика.

– Принеси мне меч, – сказал он едва слышно.

Краск кинулся к ближайшему поверженному стражу, схватил меч и протянул его Балласу. Тот крепко стиснул рукоять, но ощущение было странным: он не чувствовал меча. Баллас сжимал руку что было сил, но казалось, что ладонь его пуста… Постанывая, Баллас попытался встать. Стоило приподняться, как колени вновь подогнулись. Он привалился к дереву и тяжело сполз на землю.

Послышался стук колес. Затем раздался голос – неожиданно чистый и отчетливый:

– Сюда!

Баллас медленно повернул голову. В аллее остановилась повозка. На козлах сидел старик – лысый и сгорбленный, точно гриф.

– Сюда, – повторил он, – иначе вам конец. А это не понравится Элзефару.

– Элзефар? – переспросил Баллас.

– Потом, потом, – засуетился Краск. – После разберемся. Сейчас надо действовать. – Он подставил Балласу плечо, поднимая его на ноги. – Давай же, постарайся. Сделай одно усилие.

С помощью Краска Баллас наконец встал и, тяжело навалившись на старика, побрел к повозке.

– Он ранен, – сказал Краск старику на козлах.

Тот невозмутимо пожал плечами.

– Потом разберемся.

Баллас взгромоздился на повозку и повалился на дно. Он смутно слышал, как Краск взгромоздился рядом с ним. Повозка тронулась. Старик что-то проговорил, но Баллас не разобрал слов. Слух покидал его.

Навалилась ржавая влажная тьма. Баллас ощутил запах мокрой кожи и смолы. Потом – ничего…

Баллас вынырнул из черного колодца небытия, застонал и открыл глаза. Он лежал на кровати в холодной комнате со стенами из темного кирпича. Несколько свечей горели в нишах, а в одной из них лежал человеческий череп. От лба к макушке тянулась длинная черная трещина. Пустые глазницы бездумно взирали на Балласа.

– Мученик Кадарис Брант, – сказал чей-то голос.

В дверях стоял человек, которого Баллас видел в повозке. В тусклом свете его худая сгорбленная фигура казалась особенно хрупкой и костлявой. Он был очень стар, однако ясные серые глаза молодо поблескивали. Старик неторопливо пересек комнату и взял череп в руки.

– Кадарис Страдалец, Кадарис Лесной Странник. Вскорости его причислят к лику блаженных. Как только Магистры прикажут, его мощи… и поверь мне, это настоящий череп Кадариса, не подделка, не какая-то ерунда вроде застежки от сандалии Пилигрима или осколка камня Скаррендестина… так вот череп заберут в Эскларион Сакрос, благословят и поместят на вечные времена в собор Соритерата. Я не стану этому препятствовать, хотя, должен признаться, буду по нему скучать. Мне кажется, что он содержит толику души Кадариса. Веришь ли, нет ли – это отличная компания… Ты знаешь историю о Кадарисе? Он был отважным и добродетельным. Жил отшельником в лесу Уайлдхорн, питался дарами земли, ел орехи, коренья, ягоды и обитал среди животных, которые всегда считаются врагами человека, – волков, кабанов, змей… Однажды в лес забрела шайка разбойников. Вечером они решили поразвлечься: выкурили из норы барсука и натравили на него своего злобного пса. Из дальней части леса Кадарис услышал визг барсука и смех разбойников. Он пошел на звуки и отыскал их лагерь. Не колеблясь ни минуты, Кадарис отобрал барсука и отпустил на волю. Разбойники были в ярости. Они накинулись на Кадариса, избили его, выжгли глаза, переломали ноги и руки. Потом разрезали ему живот и запустили туда муравьев. Муравьи жрали Кадариса изнутри, он испытал невероятные муки и, разумеется, погиб.

Кадарис знал, на что он идет, и все же поступил так, чтобы спасти животное. Необычный размен, как ты полагаешь? Человеческую жизнь – за жизнь зверя. Но Четверо говорили, что любая жизнь равно ценна. Если уж животное должно быть убито, охотник обязан помолиться за свою добычу. И никакого зверя нельзя убивать ради развлечения.

Этот завет считается одним из самых малозначительных в учении Четверых, но Кадарис подчинялся ему с наибольшей строгостью. То был человек редкостной доброты и набожности. Я восхищаюсь им более, чем любым иным мучеником. И его присутствие здесь мне очень приятно…

Старик снял плащ, и Баллас увидел под ним синий балахон и амулет Скаррендестина, висящий на шее. Он вздрогнул и начал подниматься с кровати.

– Лежи тихо, – сказал старик, – а не то швы разойдутся.

– Ты священник, – выдавил Баллас.

– И не из последних. Как иначе мне бы удалось вывезти тебя из-под носа у стражей? Это потайная комната под собором Грантавена. А меня зовут отец Рендейж. – Старик кинул плащ на низкий столик. Из матерчатой сумки вынул пузырьки и повязки. – У тебя нет причин доверять мне. Ты – преступник навлекший на свою голову Эдикт Уничтожения, а я – священник Церкви Пилигримов. Я обязан желать тебе смерти и тысячи мучений. – Старик помедлил. – Но не желаю.