Елена Первушина - Умри, ведьма!

Зато бедняжки придворные дамы, кочевавшие вместе с королем и армией, так обрадовались нежданному развлечению, что высыпали во двор и устроили игру в снежки. Навстречу прелестницам из-за тучки выглянуло солнышко, и засверкали на белом снегу алые, лазоревые, пурпурные и бирюзовые платья, заискрились сапфиры, изумруды и жемчуга на прическах и одежде, зазвенели юные голоса. Сайнем полюбовался на этот зимний цветничок, потом решил, что надо бы и делом заняться. Закрыл ставни, рухнул на пол, отжался на каждой руке по дюжине раз, затем достал кинжал и принялся украшать отметинами оконную раму. Времена теперь тяжелые, и забывать старую выучку совсем не след.

Но долго поиграть ему не удалось. Спустя короткое время слепленный чьей-то рукой снежок стукнул в тонкую слюдяную пластинку, закрывающую оконный проем. Сайнем снова глянул вниз, помрачнел, но во двор все же спустился.

У чужан было немало суеверий. В частности, они рассказывали Солнечному Магу о Пастухах .

Пастух у каждого свой. Внешне это обыкновенный человек, ничем от прочих не отличающийся и чаще всего ведать не ведающий о своем предназначении, но тем не менее неуклонно его исполняющий. А предназначение у Пастуха такое: он несколько раз в жизни меняет своему подопечному судьбу. Бросает на землю огрызок яблока, на котором подопечный поскальзывается и ломает ногу. Или срезает кошелек, который вышила подопечному его суженая. Или в последний момент уговаривает капитана не брать подопечного на борт. Поэтому разумный человек по меньшей мере трижды в году устраивает угощения для духа своего Пастуха, хотя мало кто знает своего Пастуха в лицо.

Все это, конечно, были бредни, противные Солнцу, но сейчас Сайнем почти не сомневался в том, что видит своего Пастуха. А видел он перед собой молодую женщину с прекрасным лицом и соразмерной фигурой, одетую в белое блио, платье из алой парчи, расшитое узорами из зеленых листьев и разноцветных птиц, и в зеленый же плащ с серебряной бахромой. Ее платье было скреплено на обоих плечах золотыми пряжками с диковинными ликами зверей. Ее волосы цвета летнего ириса или красного золота были покрыты ажурной золотой сеткой, снежинки таяли на них, и капли воды искрились в солнечных лучах, словно бриллианты. Белее снега были ее шея и лицо. Нежным румянцем светились ее щеки. Словно пурпурная наперстянка были ее губы, и словно колокольчики — глаза. Гордым был изгиб ее тонких бровей. От ее волос и кожи веяло ароматом фиалок. Высоки были ее нежные плечи и длинны белоснежные пальцы. О прочих ее достоинствах, а именно: о длинных, стройных, мягких и белых, будто пена волны, боках, теплых и нежных бедрах, маленьких и стройных голенях и гладких прекрасных пятках — Сайнем неоднократно слышал от придворных певцов. Это вовсе не означало, что придворные певцы сами, на опыте, убедились в истинности всех своих слов. Совсем напротив. Им оставалось лишь вздыхать: «Каждая хороша, пока не сравнишь с Исгерд. Каждая мила, пока не сравнишь с Исгерд». Но дальше вздохов дело не шло. У прелестей Исгерд был лишь один, и довольно суровый, хозяин.

Сайнем преклонил перед красавицей колено и поцеловал ее подол, совсем как в те славные времена, когда первые дамы столицы звали его не иначе как «обаяшкой».

— Грамерси, что навестили меня, матушка, — сказал он. — Со времени нашей последней встречи вы замечательно помолодели.

Почему-то почти у каждого человека с матерью связана какая-то история. Не был исключением и Сайнем. Более того, его история была всем историям история.

А дело обстояло так.

Тогда тоже был снежный вечер, прозрачный, самую чуточку морозный, и над крылечками домов покачивались разноцветные фонарики, а снежинки бесшумно и деликатно ложились на мостовые столицы, чтобы заскрипеть потом под сапогами трех молодых и слегка хмельных столичных щеголей. Шуршали три парчовых, подбитых мехом плаща — ярко-зеленый, синий с серебром и желтовато-бурый. И Глан (Глан или Глен?) говорил, что снег пахнет совсем как его подружка-белошвейка.

— Будем смотреть правде в глаза, прачка она, прачка, — фыркал Сайнем.

Синий плащ был его и придавал глазам хозяина слабое подобие той самой колокольчиковости, которую впоследствии с таким совершенством переняла Сайнемова матушка.

— Будем смотреть правде в глаза, у вас сегодня гости, — парировал Глан (Глен?).

— Разве? — удивился Сайнем. — Мы сегодня не принимаем.

— Да? А ты сам посмотри, — и Глан указал на возвышающийся в конце улицы дом Сайнемова отца. — Да не туда, выше, выше гляди, чье там окошко светится?

Сайнем глянул. И мостовая под ним тихонько качнулась и начала уплывать из-под ног. Молодой человек понял, что не просто хватил сегодня лишнего, а допился до зеленых ящериц. Вернее, до золотых змеев.

Окно в самом деле светилось. На третьем, самом верхнем этаже, у основания маленькой нарядной башенки — матушкины покои. И не просто светилось (кармин и лазурь витражей до сих пор словно отпечатаны у Сайнема на роговице, стоит закрыть глаза — и вот они), а было распахнуто, и к нему прямо из мутно-серых туч спускался золотой сверкающий змей. У Сайнема от этой красоты скрутило желудок. Да, болтали об этом во дворце, острили, за спиной шушукались, но чтобы своими глазами… Чтобы вот так тебя, как латной рукавицей в нос…

— Чудеса, да и только, — протянул Глан с усмешечкой. — Только, значит, законный муж за порог, как вокруг такие чудеса начинаются…

— Ничего, — пообещал Сайнем, проверяя, легко ли ходит в ножнах меч, — сейчас одним чудом станет меньше.

Дальше было все как по писаному. Он бежал, задыхаясь, по лестнице, врезался в дверь плечом, почти что выбил, но потом сообразил, что дверь открывается в другую сторону, распахнул, влетел с криком «Защищайся, скотина!». (Сдохнуть со смеху можно, как вспомнишь на трезвую голову.) И даже успел пару раз рубануть по упругому золотому телу (от каждого удара — искры фонтаном), а потом увидел нечто такое, чего не забудет никогда. Как его матушка, прикрывая наготу покрывалом да прядями тогда еще бледно-пепельных волос, поднимается со своего ложа и задувает горящий в изголовье кровати светильник. Сайнем, разумеется, тут же теряется, опускает меч и получает такой удар по шее, что голова едва не вылетает в окошко. Занавес. Конец «Песни о Сайнеме, защитившем честь семьи от золотого змия».

А дальше пошло еще смешнее.

Назавтра, за полдень, как только юный герой пробудился, его потребовал к себе батюшка. И с печалью в голосе поведал, что милорд сын вчера с пьяных глаз напал на одного из Духов-Хранителей столицы. (Где напал и почему, о том речи не было.) О происшедшем стало известно Солнечным Магам. И теперь они, опасаясь мести Духа, хотят забрать нарушителя к себе на Остров. Так сказать, умертвить его в одном обличье (юного героя передернуло) и возродить в другом (юного героя передернуло еще раз). Лодка с Острова придет за милордом сыном завтра поутру.