Бернхард Хеннен - Логово дракона. Обретенная сила

Копье размером с дерево пробило его крыло. Рана не болела, но в крыле теперь зияла огромная дыра. Теперь он будет подниматься медленнее. Облачный корабль под ним опрокинулся набок, огонь распространялся по все большему числу палуб. Из умирающего животного, так долго возившего по небу огромный корабль, из-за загорающихся газов вырывались язычки пламени. Некоторые вращающиеся башни, на которых стояли орудия, нацелились на него. Находившиеся на борту дети человеческие поняли, что им не уйти от смерти. И он понял, что они до последнего вздоха будут пытаться утащить за собой в пропасть и его.

Снаряд пролетел совсем рядом, за ним последовали еще два. А затем он оказался за пределами досягаемости, и роскошный корабль полностью поглотила туча пыли.

Дыхание Ночи медленно, кругами, поднимался все выше и выше. Ему уже почти не приходилось взмахивать крыльями. Восходящий поток нес его в небо. Получилось!

Он позволил ветру некоторое время держать себя, отдышался, собрался с силами и закрыл уши от невероятного грохота, с которым умирал мир. Глубоко под ним, посреди мальстрема из обломков скал, пыли и смерти в огненно-красном свете истлевал горящий облачный корабль, похожий на умирающее солнце. Лишь с неба Дыханию Ночи удалось увидеть весь масштаб разрушения. Водоворот из скал и пыли ширился, неумолимо пожирая все, что совсем недавно было в безопасности. Огромные, словно долины, расщелины, расходились по земле. На горизонте в пропасть изливалось море, каскадами, длиною в милю.

Мир поглощал сам себя.

Дракон отвернулся. Он продолжал подниматься дальше, в небо. Он знал, что эта беда неотвратима, знал и то, какое участие принял в этом. Он слишком неуверенно пользовался своей властью, предоставлял другим сражаться вместо себя. Впервые за все его существование долгая жизнь показалась ему обузой. Никогда прежде не доводилось ему видеть, как победа обращается в поражение.

Дыхание Ночи поискал звезду альвов, те самые магические врата, позволявшие опытным волшебникам за один удар сердца покрывать расстояние в сотни миль. Да, того, кто хорошо разбирался в запутанных тропах, они могли вывести даже в другие миры.

Дракон устал. Он долго летел по кроваво-красному небу, пока не отыскал звезду альвов — вдалеке от разрушительного мальстрема, на поляне у темного, заросшего кувшинками пруда. Здесь землетрясение еще не ощущалось. Пока что. Одно слово силы, одна мысль — и вот уже из воды поднялись две светящиеся змеи. Они склонились друг к другу, образуя врата, за которыми уводила во тьму золотая тропа. Тысячи раз он ходил по тропам, подобным этой, без устали находя путь в свое укрытие. В жадеитовый сад Ядэ, где глубоко под пирамидой, древней, словно мир, раскинулся просторный зал, служивший ему убежищем.

Там он свернулся клубком и отдался боли. Он знал, что этот день настанет. Целые десятилетия и столетия своей жизни потратил на размышления о том, как предотвратить его. Можно ли изменить будущее? Он так старался… Теперь он не знал даже, не его ли отчаянное сопротивление судьбе вызвало погибель.

Он услышал шаги в воде, тонким слоем покрывавшей пол зала. Дракон устало поднял свою запыленную голову. Пришла его решительная воительница. Ярко сверкали в темноте длинные белые одежды драконницы. Ее светлые волосы были распущены и спадали на плечи. Казалось, ее окружает сияние. Она казалась непобедимой.

— Вы опоздали, — подумал он.

Ливианна ощущала своего наставника всем телом, его присутствие было настолько всепоглощающим, что ей, наконец, удалось оторвать взгляд от сменяющихся в серебряной чаше изображений. Она чувствовала дыхание дракона, этот ни с чем не сравнимый аромат, присущий Золотому. Он ласкал и пьянил одновременно, и сердце ее затрепетало.

Змееподобное тело наставника заполняло собой половину поляны, небесное сияние пляшущими отражениями сверкало на его золотой чешуе. Там, где появлялся он, не могло быть темно. Окружавшее его сияние поглощало все тени до единой.

— Значит, вы видели его, Ливианна, — тот день, когда погибнет мир.

Когда он говорил в образе дракона, в его словах постоянно появлялось какое-то неповторимое звучание, которое не мог передать ни один эльфийский язык. В предложениях появлялась мелодия, придавая им обезоруживающее звучание чистого чувства. Иногда это была радость, иногда уверенность, иногда меланхолия. Теперь же его слова были пронизаны печалью, тронувшей ее душу.

— Какой мир погибнет, наставник мой? Я видела облачный корабль. Это Нангог?

— Я видел гибель трех миров, госпожа моя. Дайи, где живут дети человеческие, невинного Нангога и нашей родины, Альвенмарка. Видения серебряной чаши обманчивы и всегда предвещают беду. Не доверяйте им.

— Вы же знаете, я ваша, целиком и полностью. Кто должен умереть, чтобы эти видения могли остаться всего лишь страшным сном? В ком источник зла?

Золотой рассмеялся, и его внезапное веселье захватило ее. Он так редко смеялся.

— Вы действительно думаете, что сможете сделать то, на что не был способен Темный?

Ливианна пристыженно опустила голову. Как она могла повести себя столь опрометчиво, столь самонадеянно?

— Мой брат по гнезду ослеплен верой в собственное всемогущество. Он уже не видит предательства, окружающего его. Нам снова придется сомкнуть плотнее ряды, прежде чем мы сможем начать великое сражение. Для этого мне нужны вы, милая моя. Нужен ваш совет. Ваше суждение, насквозь пропитанное вашими идеалами, которые внушают мне почтение и в то же время пугают до глубины души. Клинок другого должен пробить невинное сердце. И вы, Ливианна, поможете мне направить этот клинок в цель. Вы, как никто другой, знаете того, кто должен стать убийцей. Только вы сможете убедить его сделать то, от чего, как он знает, ему не оправиться. Я сам совершил ошибку, которая должна привести к его предательству. Более тридцати лун тому назад началось непоправимое, когда я призвал своего лучшего убийцу в просторный зал под базальтовым утесом.

Ливианна долго смотрела на него, пила его дыхание, его печаль. А затем он назвал имена тех двоих, чью судьбу решил, и ей показалось, будто он вонзил кинжал ей в сердце.

Когда его призывали, речь чаще всего шла об убийстве. И Гонвалон пребывал как раз в таком настроении, чтобы кого-нибудь убить. Лучше всего карлика. Эта мелюзга разрушала все великое и хорошее в этом мире, просто потому, что они не были готовы принять свое место в структуре бытия. А раздавали места небесные змеи. Они определяли судьбу всех, с тех пор как альвы перестали заниматься мирскими делами. Если альвы вообще когда-либо занимались чем-то подобным. Небесные змеи были подобны богам. И он, Гонвалон, был в числе избранных ими, тех немногих, кого они брали под защиту своих крыльев. Он знал, что это произошло не благодаря ему. Они увидели в нем что-то, и их влияние изменило его. Так же, как драконы изменяли всех эльфов, которых призывали к себе. Они открыли его Незримое око, и теперь он видел мир таким, каким он был на самом деле. Гонвалон окинул взглядом широкую бухту. Из темно-зеленых скалистых ущелий навстречу беспокойному морю струился туман. Подобно каменным стражам, морскую бухту окружали отвесные скалы из черного базальта, и в изрезанной ущельями скале росли башни, словно грибы, у которых отрезали шляпки. Пропорции древних стен не оставляли сомнений в том, что они были созданы не для эльфов, но происхождение башен оставалось загадкой. Под огромными арками ворот почувствовали бы себя маленькими даже тролли! Может быть, было время, когда драконы жили в башнях?