Алексей Дуров - Прямые пути

А там вовсе беда — как урожай продать? Повезли, было, городским купцам, каким до бездельников возили. Однако — тот купец разорился, тот помер, у того амбары уже забиты зерном. Императорские скупщики давали плохую цену, еще и норовили расплатиться не серебром, а свитком. Подходили другие скупщики — с востока, с самой границы Лесного Края. Вот где зерно было в цене, особенно после того, как побережники удрали, ведь они привозили немалую часть хлеба. Прикинули мужики на пальцах, сколько заработают с той ценой, что предлагают скупщики, и поняли, что при побережниках больше было, хоть приходилось отдавать долю.

Первым решился Гужап Волчонок — нагрузил зерном три воза, да отправился на восток. Вернулся вовремя, но пешком. Без возов, без денег, весь избитый. Ограбили, да не мужики из соседнего удела, как раньше бывало, а не поймешь кто, потому как даже лица у разбойников были закрыты тряпками, лишь для глаз дырки. А вот трогать побережников разбойники не решались — не то мести боялись, не то колдовства, не то еще какой подлости.

На стражников не надейся — Гужап из этого удела, а ограбили в том. Так что не один месяц ушел, пока разъяснилось, кому ловить разбойников, тамошней страже или здешней.

По чьей-то подсказке решили мужики отправляться к Лесному Краю все вместе. Только не могли договориться про охрану — если ее нанимать, то сколько? И по скольку платить? Одни хотели, чтобы кто больше везет, тот больше выплачивал, другие — у кого много зерна, — предлагали всем поровну скинуться. А третьи, отец меж них, вообще не хотели нанимать охрану со стороны, считали, что на большой обоз, где много крепких мужиков, разбойники нападать побоятся. Тем боле, что охрана подорожала, как ушли побережники — ведь были меж них и бойцы-наемники, которые как раз подряжались сопровождать обозы. Чем только не занимался подлый народ, лишь бы не честным трудом на земле. Где им, жидковаты для работы. Говорят, бывают они и огородниками, да не верится.

Вот судили-думали мужики, уж совсем почти решились в большой обоз собираться, пока мыши в амбарах не расплодились, но тут Селезни сызнова отличились — Гвалут прибился к южанскому купеческому обозу и отвез урожай аж в глубь Лесного Края, где за него немалые деньги выручил. А на обратный путь нагрузил возы углем, в соседнем уделе продал и его. Чистый купец, а не честный хлебороб.

Собрались уже мужики громить Селезней — за то, что с побережниками спутались первыми, да за то, что над обществом выделяются. Но Селезни хутор распродали и к городу перебрались — Гвалут успел купить дом у того самого бездельника, с которого все началось. Могли мужики с разгону все ж разгромить хутор, да прознали, что купил его дворянин — под угодья себе.

Уж так все на Селезней злились, что с обозом задержка вышла — каждый разведывал, нельзя ли и ему к каким-нибудь южанам пристать.

Тут вдруг пришел императорский указ, чтобы ездить Империей можно было только с подорожными. Пришлось к тем скупщикам-лесовикам идти. Они, правда, согласились цену зерну поднять, но с условием, что в купчей еще большая цена будет указана. Вроде как чтобы подороже продать, ведь, когда торговец причитает: «Я так и своих денег не верну!» — то кто же верит? А тут свиток с подписями, какое-никакое, а доказательство. Отец, пожав плечами, согласился, другие тоже.

А потом прибыли мытари со стражниками и давай налоги собирать. Раньше удел раз в год зерном скидывался по две-три меры с хутора, мытари тем были довольны — что с бедноты возьмешь? Потом бездельники, кроме всего прочего, и налогами занимались. А сейчас у мытарей оказались списки тех самых купчих, что мужики скупщикам подписывали, и долю императорскую надо было платить с денег, что в свитках указаны. Мало того, на деньги, полученные за молоко и овощи, у мытарей свитки нашлись, тоже цена завышена. Иные хуторяне скрывались или отказывались платить, так у них скотину забирали или другое добро, даже землю отобрать грозились. А мытари предупредили всех, что скупщиков трогать нельзя, потому как они честно служат Императору — и купчие на зерно выписали, и заверили, как положено, и мытарям предоставили, и налог со своей прибыли заплатили без нареканий.

Собрались мужики на сход в кабаке и порешили жаловаться дворянину. В жалобщики с подачи Бутруха Малиновки выпихнули Тобрала Куницу, как самого никчемушнего — кто ж, себя уважая, хромую горбунью в жены возьмет? Хоть как он отнекивался, хоть горбунья его с криком прибежала да норовила вцепиться в волосы всем подряд, а против общества не решают. Что правда, показалось иным мужикам, будто рано Тобрал успокоился, не отлынил бы. Ну так подпоили его, тем временем жалобу составили и на подпись подсунули. Никуда не делся, подписал.

Ушла, стало быть, жалоба к дворянину, дошла, нет — того не узнали. Однако дней за десять после схода Тобрал по пьяному делу зарезал жену-горбунью, обоих детей и себя самого. А в кабак те самые скупщики в тот самый день наведались, да не вдвоем, а с пятеркой наемников, обвешанных оружием. До утра пропьянствовали да спрошали каждого, кто заходил, уплатил ли тот налоги. И что скажешь против пяти наемников да предупреждения мытарей?

Но на похороны семьи Куниц много народу собралось — горбунья-то из Карасей оказалась, рода немалого и небедного, хоть и дальнего. Скоро дошли слухи, что один скупщик в сараюшке живым сгорел, второго дикие собаки порвали насмерть. И охрана не помогла — шептались мужики, что перекупили Караси наемников. Бутрух Малиновка в темноте пьяный споткнулся и хребет поломал. А главный мытарь, что за скупщиков заступился, вовсе пропал, как не было его.

Потом приехали двое дворян — здешний и с того удела, где Караси сильны. С каждым по отряду наемной стражи. Собрали народ в кабаке, да и говорят, как в один голос, что кровной вражды не допустят, иначе всех подряд объявят виноватыми. А пока что здесь остаются стражники, на каждом хуторе их обязаны привечать, кормить и во всем содействовать. Знать бы заранее, что горбунья из Карасей, может и обошлось бы, а так ничего уделу не осталось, кроме разорения, это даже Квирас понимал.

Еще, когда дворяне ужинали в кабаке, то договорились, что простым хлеборобам богатыми быть не положено. И что хитрость скупщиков с налогами пошла империи на пользу — и налогов собрано больше, и хуторяне вынуждены будут больше работать, и хлеба больше вырастят.

Отец, как про все это прознал, так взял топор, вырубил палку сосновую, сунул Квирасу, да говорит: «Неча семью объедать. Иди-ка ты миром, да сам себя корми». Еле выпросил Квирас малость серебра на дорогу, и то спустил придорожном кабаке, не дойдя города. А куда еще было идти? Если б раньше, то в батраки можно, а нынче только осталось, что в город на заработки.