Аше Гарридо - Видимо-невидимо

— Нет, — сказал Мак-Грегор. — Далеко. Не дотяну. Очень, очень далеко. А что же ты сам? Ты ведь ходишь, где хочешь.

— Далеко. Я не знаю, куда. И… страшно мне. Там — ничего… пустота, первородная тьма… Куда угодно — могу. В никуда — не умею.

— А я не дотяну, — опустил глаза Хэмиш. — Слишком длинный мост нужен.

— Слишком длинный, говоришь? — встрепенулся Видаль и встрепенулась птица на шляпе. — Слишком… Хм. Рутгер, дитя мое… А построй-ка ты мне лестницу в небо.

— Куда?

— В небо.

— А там — куда?

— Ты строй, там разберемся. В небо, за небо, пока не упрется… Как упрется — так нам туда и надо.

Рутгер вздохнул, облизал губы, зачем-то оглянулся на Кукунтая, пошире расставил ноги, подышал еще — и снова оглянулся. И Кукунтай вдруг опустил плечи, откинул голову и прикрыл глаза. И подошел к Рутгеру и встал рядом с ним.

И тогда от дома покойного Хейно Кууселы, от самого крыльца, рванулась в небо лестница, каких не бывало — жерди с перекладинами, привязанными лубом, в сучках и занозах, зато до самого неба. Она поднималась над землей, достигала низких облаков, уходила в них, едва просвечивая, и терялась в их ватной глубине.

— Я не вижу дальше, — обернулся Рутгер. Лестница заколыхалась на ветру.

— Смотри на нее, смотри! — закричал Видаль.

— Да, — откликнулся Рутгер. — Я буду смотреть.

И первым взялся за перекладину и полез наверх.

Видаль придержал Кукунтая.

— Моя очередь. А ты за мной, и держи ее. Нам еще по ней возвращаться.

И еще он сказал:

— Кто хочет — за нами!

Рутгер все лез и лез вверх, споро перебирая руками и ногами, и строил лестницу впереди себя прямо из души, как фонарь испускает луч, пронзающий тьму. Перекладины звенели его восторгом, а он еще успевал кричать, выплескивая обиду:

— Вот я как пригодился! А никто не может, как я! А ты все ругался!.. А я вот!.. А никто!..

И Видаль отвечал ему, задрав голову:

— Да! Ты такое можешь, что больше никто! Только не оглядывайся!

Ветер небытия трепал их волосы, ветер небытия на этой небывалой высоте сорвал шляпу с Видаля — птица едва успела вцепиться когтями в волосы и теперь жалась к затылку, распластав крылья и гневно шипя.

— У каждого свой дар, — кричал Видаль. — У тебя — свой!

— А ты говорил! Большо-ое! Вот!

— Какие ты горы можешь построить, парень, какие! Как никто! Роскошные горы! Только не оглядывайся!

— И леса! И поля! — ликуя, выкрикивал Рутгер.

Лестница тряслась и раскачивалась, Видаль чувствовал, что за ним поднимается не один Кукунтай. Но посмотреть вниз он не решался. Там все соберемся, в конце концов — тогда и будет видно, велико ли наше войско.

И они поднимались и поднимались, а небеса все не кончались, но кончались силы, а тьма была все так же сильна и даже как будто сгущалась. Тонкие волокна белесой мглы потекли в ней, и чем дальше поднимались мастера, тем волокна становились толще и плотнее, соединялись и растворялись друг в друге, и вскоре все заволокло как будто туманом, колышущимся в пустоте.

И Рутгер остановился и посмотрел на Видаля растерянно.

— Я не могу дальше… Ну всё, вот всё уже. Дальше — никак.

— Ну тогда я пошел.

— Ты же не знаешь куда?

— Здесь уже близко. Я чувствую ее. Я — к ней.

Он закрыл глаза и задержал дыхание, с усилием сглотнул — и оттолкнулся от верхней перекладины, и словно прыгнул куда-то вбок, и исчез. Рутгер сильнее вцепился в дрогнувшую от толчка лестницу и повис на ней без сил. Хотелось зажмуриться и ничего не видеть. Кукунтай осторожно пролез прямо к нему и обхватил рукой за плечи. Рутгер оторвал одну руку от слеги и вцепился в короткий мех летней парки.

— Закрой глаза, отдохни. Я здесь, — сказал Кукунтай и прижался к нему.

Так их и нашел Мак-Грегор, обнявшихся посреди мглы и пустоты.

— Вот молодец, — сказал он про Видаля. — И что же нам делать здесь?

— Я могу пойти к нему, — вызвался Рутгер. — Я умею. На самом деле лестница уже крепкая, сама держится. Я все делаю быстро.

— Ты слишком торопишься, — проворчал Мак-Грегор. — Ну, ты к нему пойдешь, а мы? Мы, все мы?

— Это ты слишком торопишься, — сказал Кукунтай. — Здесь недалеко. Можно строить мост.

— Да, я уже все придумал. Я же говорю, я быстрый. Я туда и обратно — и скажу тебе, сколько моста надо и в какую сторону.

— Да здесь и сторон-то нет!

— Есть стороны, — сказал Кукунтай. — Не надо обратно. Стой там, я покажу Мак-Грегору, где ты.

Рутгер прижался лбом к его лбу и спрыгнул с лестницы.

Моста оказалось нужно всего ничего. Если бы не мгла, если бы не тьма, можно было бы пересчитать веснушки у Рутгера на щеках. Любой бы перепрыгнул отсюда туда. Но никак нельзя было туда пройти, кроме как по мосту Мак-Грегора. А мост он строил так: снял с пояса нож, отстругал от лестницы щепку и прижал ее подошвой к перекладине. Мост, сказал, мостик мой, мостки дощагые.

И в самом деле, легли над пустотой мостки дощатые, легкие, зыбкие.

А каменный мост, сказал Мак-Грегор, мне здесь не на что ставить. Какой есть — по такому и идите… Если верите. А нет — так я ничем не помогу.

И сам первый шагнул на мостки, утверждая их место и суть.

Оно всё плавало в пустоте, где ни света, ни тьмы. Видаль видел в два, в три слоя, а то и больше: вот Сурья, безумная, стоит посередине бесконечности, и волосы ее плывут вокруг нее беспорядочными потоками, а вот ее тень видна сквозь, но теряет очертания и плотность, растекается струйками небытия, а вот восковое тело висит в середине гулкого пространства — ледяная сфера замыкает его внутри и кишит бесформенными облаками, и тут же видятся Видалю тощие богомольи фигуры, и одна из них над восковым телом наклоняется — а вокруг, выше и ниже, справа и слева, мигают медленные, словно неживые звезды.

Хищная фигура близоруко склонилась над телом, повела коротким носом, ковырнула длинным ногтем — раза в два длиннее самого пальца — и лениво потянула вдоль, от пупка в сторону ключиц, вонзая ноготь всё глубже в тусклый воск.

И в то же время ничего такого не было — была тьма, было мутное облачко, были холод и беззвучие пустоты.

— Так это и есть сердце? — подцепив трепещущую мышцу ногтем, чудовище подняло ее и уставилось с отвращением. — Ради этого куска человечьего мяса ты оставила нас, Сурья?

— Положи на место, — громко и внятно произнес Видаль.

Тогда они заметили его.

Он так никогда и не узнал, снизошли ли они до того, чтобы говорить с ним. Гул и хруст раздавался в его ушах, когда они смотрели, но ничего больше он не услышал, а если и услышал — не понял. Впрочем, говорить с ними он не собирался. Он смотрел.

Сурья, распростертая восковой куклой на ледяном ложе, с распоротой бескровной грудью, повернула голову к Видалю.

— Оставь. Не стоит. Я создана, чтобы ранить и убивать, оставь меня.