Аше Гарридо - Видимо-невидимо

И тогда, я видела, Чорна ходила между ними, от острова к острову, в кромешной тьме, и будила в них ту память, что лежит в самой глубине, спавшую в них беспробудно память рода, подвластную ей.

И я видела, как они стали селиться вместе и устраивать жизнь так, как устраивали их предки. Давным-давно мертвые имена оживали на их губах, когда они нарекали своих новорожденных. Мертвые обычаи создавали и охраняли их жизнь.

Мастера появились сразу — я знаю, кто был первым, его звали Джон и он смог увидеть. Может быть, дело в том, что рядом оказалась я — и я светилась во тьме. Но я не уверена, потому что и другие мастера как будто сами собой завелись в разных частях мира. Так что я не знаю, кто кого спас. Может быть, увидев мое свечение, он смог увидеть и свет. Может быть, он сам его видел — и в его свете мое сияние спряталось… Так или иначе, Их затея провалилась. Они не нашли меня тогда.

— Ты говоришь… Это сделали твои хозяева? Чтобы найти тебя? Вот просто так разрушили мир?

— Они не разрушили, только затемнили.

— Этого хватило… Убить людей, убить мир. Ради того, чтобы найти потерянную… солонку?

Сурья ощерилась.

— Солонку! Ты…

Рука ее поднялась и пальцы согнулись, как хищные когти, целясь ему в лицо. Но волна дрожи снова прокатилась по ее плечам, и она опустила руку, опустила взгляд.

— Ты прав. Для них все так и есть. Им всё равно — люди, не люди. Найти укатившуюся под стол солонку. Не перебивай меня больше. Слушай про мастеров. Вот как было. Не зная друг друга, не сговариваясь, словно повинуясь инстинкту, они подбирали самые мелкие осколки мира и выращивали их — жаром собственного сердца, пристальным взглядом любящих глаз.

Им казалось, что они творят мир из ничего.

Но это не так.

Это никогда не было так.

Тьма лишь поглотила мир, но не ей уничтожить его. Ваш мир — один, целый, подобный драгоценности среди драгоценностей, в сияющей звездами бесконечности, в окружении множества миров. Тьма скрывает его. Мастера… как дети, дышащие на замерзшее окно. Мир есть. Они верят, что видят его — и освобождают из тьмы.

— Значит, мы не рисуем картины? Мы лишь стираем пыль со старых холстов?

— Нет, мой Видаль, нет. Не так. Не с чем сравнить: то, что было, что кануло во тьму — его уже как бы и нет. У него нет видимости. Вы не просто ее восстанавливаете, вы — правда! — вы создаете ее заново. Так, как подскажет ваше сердце, чутье, то, что вами руководит, я не знаю, что это. У меня этого нет. Ты не можешь создать то, чего не было. Ты не можешь создать то, чего не может быть. Но то, что может быть, ты создаешь сам, создаешь его собой, создаешь его своим. Таким, как только ты… только ты один можешь его создать. В темноте столетиями оно было и не было. Было собой и не было ничем. Ты возвращаешь его сущность, существование. Понимаешь?

— Наверное. Неважно. Но скажи тогда, как же — мелочи? Не выращивание мест, а… Ну вот — как я стер волну с неба над Суматохой?

— Хороши же мелочи у тебя, мой Видаль. Ты сам ответ на свой вопрос. Мелочи…

— Ну, я не это…

— Да, конечно. То-то и оно.

— Но я не понимаю. Как оно устроено?

— Если подумать, что волна подобна Тьме… Понимаешь? Ты просто освободил из-под нее солнце и облака, небо Суматохи. То, что ты умер после этого — нормальная цена за такое.

— Я не понимаю.

— Чего теперь, любимый?

Видаль сглотнул, сильнее обнял ее. Она дрожала.

— Спрашивай, пока я здесь.

— Твои хозяева. Ты говоришь, прошла тысяча лет, пока они хватились тебя. А потом сразу Тьма. Не понимаю. Они о тебе забыли?

— Это вряд ли. Просто их время не совпадает с твоим, как твое не совпадает со временем Суматохи, например. Хотя всё по-другому. Они не больше твоего мира. Они не меньше его. Они совсем другие, и все у них по-другому. В небе всё иначе, чем на земле.

— Еще ты говоришь, что Чорна спасала людей. Я с ней знаком. Немного. Мой учитель был с ней знаком хорошо. Почему она никому не говорит о том, что случилось с миром?

— Мой Видаль, она не сказала тебе. Откуда тебе знать про остальных?

— Понятно. А…

— Что еще?

— Не знаю. Говори теперь про то, чего ты хочешь от меня.

И Сурья сжалась в комок и заплакала. Она стала как будто маленькой, Видаль держал ее всю в руках, как ребенка, хотя глазами видел, что она остается прежней. Но в руках ее было все меньше и меньше.

— У меня есть сердце, — сказала она. — Вот здесь. Это единственное, над чем они не властны. Но его уже не отделить от меня. В несчастьях оно было от меня отдельно. А теперь мы с ним — одно. Это сердце Ашры.

— Они сделали тебя без сердца? — удивился Видаль.

— Солонка. Перечница. Соусник. Зачем сердце?

Он обнял ее сильнее — а она все свободнее помещалась в его руках, как будто он обнимал, обнимал, а не мог до нее дотянуться.

— Вот так это и будет, — сказала она. — Я просто исчезну — и окажусь у них, а все твое горе достанется им к обеду.

— Вот радости-то, — саркастически заметил Видаль. — Без соли истосковались поди.

— Нет, — слабо мотнула головой Сурья. Вид у нее был такой, как будто она засыпает, а в руках ее почти уже и не оставалось. Но она подняла руку, завела ее Видалю за голову и нащупала шрамы у него на затылке под волосами. Видаль зажмурился от ужаса — и вдруг почувствовал сирое и неживое пространство в своих руках… Он открыл глаза, чтобы увидеть хотя бы сонную тень ее. Но и глазами ее уже не было видно.

Он не поверил.

Но ее действительно не было.

Тогда он упал лицом в постель и рыдал, и проклинал тех, кто пожирает сейчас его горе, дрожа от вожделения и восторга.

Наконец рыдания кончились, кончились и слёзы. Он сел, спустив ноги на пол, и принялся одеваться, двигаясь размеренно и безжизненно. Вдруг уронил руки на колени, засмеялся:

— Ты так и не сказала мне, чего ты от меня хочешь!

И еще не договорив, понял.

Мисс Эмма кормила птицу кусочками печенья, мисс Элиза гладила ее по отливающей зеленоватым металлом спинке.

— Смотри, Лорелин, кто пришел! А кто пришел! — воскликнула первая, улыбаясь Видалю.

— Не Лорелин, а Кармела, — возразила вторая с уже заметным раздражением в голосе. Похоже, этот спор длился не первый час.

— Лорелин? Кармела? — спросил Видаль, почти радуясь возможности отодвинуть миг, когда придется сообщить сёстрам о том, что случилось.

— Конечно, она Лорелин!

— Откуда вы это взяли, сеньориты?

— Кармела! — упрямо выставила подбородок мисс Эмма Лафлин. — Она сама сказала, когда мы спросили.

— Лорелин! Несомненно, она сказала «Лорелин».

Птица посмотрела по очереди на обеих и, вскинув длинный клюв, издала переливчатый звук, который с тем же успехом мог означать как «Лорелин», так и «Кармела», или «Шарлотта», или «Ромуальда».