Лора Андронова - Русская фэнтези 2011

— Тоже с «Сокола», таких еще полно, эмчеэсовцы подвозят и «скорая», — объяснял один санитар другому. — Че встал на дороге? — это он уже мне.

Мое застывшее время-пространство с хрустом разлетелось, как разбитое стекло. И каталка с грохотом пронеслась мимо. Смерть стоял рядом со мной и молчал, скаля зубы из-под капюшона. А я озираюсь по сторонам: где же другие ангелы? Я не справлюсь один! Но вижу лишь как стена соседнего бокса становится прозрачной: за ней мальчишка лет шестнадцати, такой же рыжий, как его мама. С медной монетой в зубах…

— Выбирай, — говорит мне Смерть. — Ставь свою точку. В их жизнях.

— В каком смысле: «Выбирай»?

И снова он молчит. Надвинул капюшон еще глубже и стоит неподвижно. Белый саван перед моими глазами. Вот так, наверное, люди видят его в последний миг жизни. И он им тоже ничего не отвечает. Потом прихожу я или кто-то из моих коллег и человеку уже все равно, говорит ли с ним Смерть. Я всегда видел Смерть гораздо более живым, болтливым даже, а сегодня — сплошь загадки, знаки, недоговоренности и это тугое молчание.

Душно. Мне душно от его молчания. И темнеет в глазах: везде мерещатся черные метки Смерти. Куда бы ни повернул голову, везде взгляд цепляется за маленькое черное пятно на коже совсем незнакомого человека. Ангельское зрение подводит: я не вижу стен, я вижу только, кто за ними. И у каждого из чужих, незнакомых, не моих людей — черная метка.

Нет, не может быть! Никогда еще такого не было, чтоб ангел выбирал, кому из людей умирать. Так нельзя, запрещено. Это заговор! Заговор против… меня?

— И когда будут плавить мои перья на серной бане, когда я буду вдыхать смрад от своих сгорающих крыльев, когда ошметки этого мира будут топливом на огненном «курорте», когда я сяду в расплавленную лужу навсегда, без амнистии, перстом, охлаждающим язык, мне будет мысль, что я сам это сделал. Я! По моей воле! По моему сценарию! А не по программе воскресной школы для умственно отсталых… — Голос «шефа» не спутать ни с чем.

Сергей хотел бы все списать на отравление угарным газом. На то, что кто-то уронил окурок на пол, и тот тлел, выделяя химическую дрянь из импортного ламината. Он хотел бы верить в галлюцинации. Потому что так — проще. Потому что так — легче.

Потому что в жизни обычно не бывает чудес. Они в ней лишние.

Чудеса мешают жить по привычке и так, как ты себе представляешь. Не дают прозябать спокойно, напоминают, что совсем не просто ты коптишь небо. Что у неба на тебя планы. И не только у неба. И не только на тебя.

Куда легче самому по себе, когда хата с краю. Очень помогает жить осознание того, что любые твои действия — только твои, и никуда, ни к чему, ни на что… как вода на ламинате — просто катишься по поверхности или стоишь на месте. Никакой реакции с окружающей средой. Пока не придет кто-то с большой тряпкой и не сотрет каплю, словно ее и не было.

А еще Сергей хотел бы все свалить на бред, потому что очень обидно знать, что ты не прав. Что проморгал чудо или ошибся, не понял, что делать, зачем это все с тобой происходит. И потому чувствуешь себя настоящим ничтожеством.

Но самое плохое — уже иметь этот опыт. Встретить чудо и упустить. И жить с этим осознанием упущенного. Нет на земле наказания страшнее…

Сергей выстрадал это знание и — вот ведь подлая штука время! — почти научился жить с ним. Почти убедил себя в том, что ничего не происходило с ним в ночь перед Рождеством в кофейной кондитерской. Что не было ничего необыкновенного в его жизни. Потому что так легче.

Но сейчас, видя стекающие каплями крыши полупустой высотки на «Соколе», слыша хруст и хохот за дверью, чувствуя запах серы и ладана, Сергей хотел верить, что просто сошел с ума, получив по мозгам в буфете. Иначе ему пришлось бы чувствовать себя избранным. А они, как известно, долго не живут. И не жизнь у них, а подвиги и лишения. Совсем не хочется оставить тепленькое место в фирме и пойти в рубище проповедовать о близком конце света. Сергей надеялся, что сейчас придут санитары и все закончится.

По стеклу снаружи окна потекла бурая жижа. Пластик рамы начал пузыриться. И сквозь него вместе с вонью смога вовнутрь прорывались грохот, скрежеты и визги сирен. Похоже, горела крыша дома. Конец света незаметно приближался.

И Сергей сделал то, что должен был сделать. Пусть сорокалетний неудачник по факту и паспорту, пусть напускной циник и выскочка по трудовой книжке, но не душегуб, Сергей Васильев рывком открыл дверь в кабинет шефа. Он должен был предупредить о пожаре и вывести людей из здания. Не зря же он в МЧС полгода отработал! Тяжелая солидная дверь отворилась с легкостью. Тихий и нежный звук объял вошедшего. Окутал как вата. И, не слыша себя, Сергей закричал:

— Выходите! В здании пожар! Спасайтесь! — и рухнул на жесткий ламинат пола.

В кабинете шефа нечем было дышать от жара из черного кондиционера. Окно в кабинете почти полностью было залито мерзкой горячей жижей с крыш.

Крылатый гость вмиг оказался у изголовья человека. Заглянул ему в лицо и улыбнулся.

— Он тебе кто? — спросил у расчесывающего рваную щеку хозяина кабинета. — Так, мясо? А ты — ему?

Тот брезгливо стряхивал ошметки собственной порванной плоти на пол. В планы хозяина совсем не вписывался решивший спасти его подчиненный. Он как-то портил впечатление от тщательно подобранной компании офисного планктона. Крылатый поднял прозрачные глаза на собеседника:

— Он тоже модель человечества. И ты сам его выбрал…

Его слова серебрились тихим и нежным звуком. Свет его крыльев боролся с тьмой, лезущей из окон. Васильев лежал в беспамятстве на границе света и тьмы.

— А что со светом? — спросила меня златовласка.

Я вспомнил ее. Она ж была совсем девчонкой, работала официанткой и мечтала о своей кондитерской! И звали ее Лена. Рыжая Леночка. Совсем недавно! А теперь у нее сетка морщин под глазами, руки в «гречке» и восемнадцатилетний сын при смерти! Сколько же лет я здесь маюсь похмельем от воплощения?!

— Вы не знаете? — Она с надеждой смотрит на меня. — Может быть, затмение сегодня? Так потемнело на улице. Страшно даже.

Здесь я должен бы выругаться. Потому что вижу то, что и она, но понимаю больше. Я вижу горящее небо, готовое плюнуть серой. Я вижу, как жухнут от жары адской листья на тополе за окном. И вижу, как плавятся облака, беременные огнем. И воззвать «О Боже!» Я не могу. Не имею права, ибо сбежал от Него сюда, в мир его творений. И Смерть рядом со мной. И ждет, что я укажу, кого забрать. А потом будет Апокалипсис.

— Ты выбрал? — спрашивает Смерть.

— Вы не знаете? — говорит рыжая Елена.

— Не знаю, — отвечаю я им.

Дышать становится все тяжелее. Пот заливает глаза. А медная монета на лбу жжет переносицу.