Лора Андронова - Русская фэнтези 2011

А все равно, не сидеть же сложа руки? Не попробовать не могла.

Ей казалось, они долго летели, а может, прошла всего только одна минуточка. Но вот потянуло дымом, тухлой гарью, вонью жженой плоти. Где-то под ними было совсем свежее пожарище, еще полыхавшее, и в нем продолжало гибнуть все живое. А над чудовищным этим кострищем кругами, словно ворон над умирающим, парил дракон. Верней, не дракон — драконица, вспомнилось Джаредине; хотя с виду было не отличить. Ее тело было таким же большим и сильным, как и у Дженсена, а может, даже и покрупнее — видать, она была старше. Чешуя отливала холодной бронзой, ярко-алая грива яростно реяла кругом оскаленной морды. Пламя пожарища внизу кидало кровавые отблески на ее чешую, солнечный свет путался в иглах гривы, наполняя облик драконицы страшной, жестокой красой.

И она тоже была не одна. С ней был ее наездник.

— Даниэлланейла! — крикнул вдруг Дженсен, и в крике его было столько горечи, изумления и тоски, что Джаредина вздрогнула, остро ощутив, как рвется возникшая между ними связь, словно он вдруг отпустил Джарединин разум и устремился к той, другой.

Похоже, он ее знал…

Драконица обернулась на крик. С ее оскаленных зубов капала пена, золотые глаза полыхали такой звериной яростью, что Джаредина отшатнулась, на миг ощутив весь тот ужас, который и положено смертному человечку, столкнувшемуся с неистовством охотящегося дракона. Но страх разом прошел, уступив место глубокой, застывшей скорби. Джаредина не сразу поняла, от чего это чувство, а потом осознала, что Дженсен вернулся к ней разумом. Он скорбел, и она скорбела вместе с ним.

— Боги драконьи, — прохрипел он, подаваясь назад и растерянно взбивая крыльями задымленный воздух. — Даниэлланейла… как же так…

Джаредина впилась ему в гриву у самых корней, обдирая ногти о чешую.

— Опомнись! Она убивает! Ты обещал!

Он содрогнулся так, словно она золотым мечом отрубила ему крыло. Горестно заревел, взмывая ввысь, над драконицей, которая сжалась пружиной и оскалилась на него снизу вверх, но пока что не нападала. От нее исходило столько злобы и тьмы, сколько Джаредина не чуяла даже на Ржавом Острове, среди целого полчища обозленных тварей. Но эта тьма не вызывала в ней ненависти… только ужас и жалость.

— Ты не понимаешь, — простонал Дженсен, и, если бы драконы могли плакать, Джаредина подумала бы, что он всхлипнул. — Этот человек на ней… она не нашла своего наездника… она не часть его… она его рабыня!

Драконица вдруг распластала крылья и с ревом выдохнула на них столб пламени.

Дженсен бросил свое огромное тело в сторону, и Джаредину мотнуло, на миг оторвав от него, так что она зависла в небе сама по себе, маленькая и беззащитная, как червячок в птичьем клюве. Но потом ухватилась за реявшие перед лицом зеленые иглы, стиснула колени, заставила себя выровнять дыхание. Драконица неслась за ними, стреляя огненными потоками, а Дженсен убегал, выделывая в небе безумные петли, стараясь на попасть под струю смертоносного дыхания и ничего не предпринимая в ответ. Джаредина чувствовала, как он дрожит под ней, отяжелев всем телом, и понимала, что он действительно плачет.

На какой-то миг он взмыл выше, вне пределов досягаемости дыхания драконицы, и Джаредина улучила миг, чтобы разглядеть ее наездника.

Это был мужчина. Лица его Джаредина разглядеть не могла, видела только, что, как принято у свирепых вирьеррцев, оно сплошь покрыто синими боевыми татуировками. Черные волосы были собраны в хвост за спиной и полоскались по ветру, задевая гребень на драконицыном хвосте. В руке у человека был меч, отливавший золотом.

Но наиболее поразило и испугало Джаредину не это. Мужчина сидел на драконице верхом, но не держался коленями, как Джаредина. Он сидел в седле. Огромное, оно было притянуто к туловищу драконицы множеством широких ремней, туго затянутых на ее поджаром брюхе. Пряжки блестели на солнце, как и лезвие меча — они тоже были выплавлены из золота. Ноги наездника были забраны в глубокие стремена и крепко к ним привязаны, спину подпирала высокая лука, на которую он мог опереться. На стременах виднелись гигантские шипастые шпоры. Левая рука его, свободная от меча, сжимала вожжи, прикрепленные к гриве — не иначе как они держались на золотых крючьях, вонзенных драконице под кожу. Джаредина вспомнила, как страдал Дженсен, даже в человечьем обличье, от своих золотых оков, и поняла, что драконица должна претерпевать ужасную, непреходящую муку. И судя по тому, как уверенно и твердо держался в седле ее наездник, мука эта длилась уже долгое-долгое время.

Вот откуда эта неистощимая злоба, вот откуда эта ненависть, силу которой могла оправдать только столь же ужасная боль. Должно быть, она доверилась этому человеку, а он обманул ее и принудил служить своим целям. Не ведая, что единением и любовью от дракона получить можно куда больше, чем силой.

Дженсен по-прежнему дрожал, глядя вниз, на давнюю свою подругу, корчившуюся от боли и бешенства. Но бешенство это не было направлено на ее наездника. Его она не имела сил ненавидеть больше, так что теперь обращала свою ярость туда, куда он ей велел.

— Она мертва, — прошептала Джаредина, кладя ладонь на блестящую чешую своего дракона и чувствуя, что и ее глаза наполняются жгучими слезами. Его горе было слишком сильно, чтоб она не прониклась им. — Она уже мертва, в ней не осталось ее, ты же сам знаешь… Она теперь просто зверь. Она забыла себя и уже никогда не вспомнит, даже если мы ее освободим. Так давай хоть дадим ей покой.

Это были не ее мысли, а его — то, что он знал, но о чем запрещал себе думать. И когда Джаредина сказала это, ее дракон заревел и, сложив крылья, камнем понесся вниз, выдыхая столб смертоносного пламени.

Джаредине приходилось и прежде худо в полете — поначалу, в их первой схватке, и позже, над Льдистым морем. Но так туго не бывало никогда. Ибо в первом полете ей только и требовалось, что покрепче держаться за гриву и не позволить себя испугать. А теперь ей нужны были руки, чтобы освободить стрелу из колчана, приладить к тетиве, натянуть, выстрелить… Ни седла, ни стремян (хотя одна мысль о них повергала ее в холодный ужас), так что удерживаться на драконьей спине она могла одними только ногами. Хорошо, что они так много летали прежде, она здорово окрепла за эти полеты, бедра ее стали тверды, как кремень, и держали скользкие драконьи бока надежней любых ремней. «Он не позволит мне упасть», — как прежде, подумала она и вздохнула, позволяя этой вере проникнуть в кровь и разнестись по всему телу, прогоняя из него предательское онемение. Ей полегчало, и, вспомнив наказ Дженсена — сосредоточиться на всаднике, а драконицу оставить ему, — вскинула лук и стала искать глазами цель.