Mirash - Трудная профессия: Смерть

— Ксения, мне очень жаль, но… готовьтесь к худшему, — предупредил Евстигнеев.

— Есть еще какие-нибудь возможности? Самые фантастические, за любую цену… — спросила я с отчаянием.

— Боюсь, что нет, — честно сказал он. — Я могу назвать много вариантов, начав с традиционной медицины и заканчивая религиозными ритуалами. Но шансы, что это поможет, стремятся к нулю. Решать вам, но я думаю, не нужно мучить ни себя, ни ее. Иногда нужно просто отпустить.

— Может быть вы правы…

— Простите меня, — вдруг сказал он.

— Мне не за что вас прощать. Вы спасли мою сестру, а то, что не смогли спасти тетю… это не ваша вина, я понимаю.

Он кивнул и тихо отошел к медсестрам, отдать распоряжения.

— Бедная девочка, — вздохнула Тамара Викторовна, — вся измучилась.

— Иногда я думаю, что быстрее бы уже все закончилось, — мрачно сказал Евстигнеев.

Плохие новости соученицы приняли на удивление стойко. Должно быть, подсознательно мы давно поняли, что наставница вряд ли выживет и были к этому готовы, насколько возможно. Все пришли к единому мнению, что Джуремии пока знать ни о чем не стоит, пусть хоть немного придет в себя. Ее мир и так изменился чересчур сильно.

— Я буду говорить с Элиремией и Оксаремией, нам должны найти хотя бы одну смерть на замену, — сообщила я девочкам. — Будем надеяться, что это будет полноценная старшая или наставница.

— Ты наша старшая, Ксюар, — сказала Лузза.

Я покачала головой.

— Вы прекрасно понимаете, что это не так. Мы протянули эти два месяца и протянем еще, но под моим руководством группа лишена перспектив.

— О каких перспективах ты говоришь?

— Об обычных. Одежда будет изнашиваться, техника ломаться, дом требовать ремонта, мы болеть и нуждаться в лечении… да и наконец, хотя бы в маленьких радостях. Все это обеспечить я не готова. Лузза, у нас просто есть нормальные человеческие потребности, их нельзя игнорировать.

— Но мы не люди, Ксюар…

— Мы люди, — устало сказала я, вставая из-за стола. — Иначе бы мы не смогли делать то, что делаем.

В комнате наставницы я достала свечу из тумбочки и поднесла к ней спичку. Воск затрещал, задымил, а затем фитиль загорелся ровным спокойным пламенем. Всю ночь я просидела, глядя на огонь, пока свеча не догорела и не угасла, оставив меня в кромешной темноте.

Это была последняя свеча наставницы.

Двадцать восьмого сентября начался отсчет последних суток жизни наставницы. А может быть ей оставалось еще меньше: если случится что-то, что усилит дисбаланс, она будет обречена в ту же минуту. Теперь я отчетливо чувствовала и оценивала эти детали, что не делало мою жизнь легче. Девочек я отправила домой, им было тяжело оставаться в больнице. Но никто не пошел на работу или учебу, оставаясь дома в ожидании новостей, сама я тоже отпросилась из института и сидела рядом с наставницей. Дисбаланс, очевидно, в свою очередь влиял на нее, потому что показатели стремительно ухудшались и Евстигнеев, даже не имея чувств смерти, полагал, что ей осталось не больше пары дней.

— Ксюар, я сделаю это сама, — Элиремия дежурила, но, несмотря на загруженность, старалась хотя бы раз в час появляться и осведомляться о наших делах.

— Это должна сделать я.

— Ты не готова к такому.

— Я готова.

Вернувшись через час, она попыталась отправить меня на обед, но я наотрез отказалась, не желая уходить даже на минуту. Элиремия исчезла, вернулась вместе с Оксаремией, должно быть, надеясь на ее авторитет, но для меня сейчас авторитетов не было, для меня существовала лишь умирающая наставница. Оксаремия не стала ничего приказывать или отчитывать за непослушание.

— Я принесла поесть, пожалуйста, не отказывайся, тебе нужны силы. Ей нужны твои силы, — она села радом со мной.

— Хорошо, вы правы. Спасибо, — вымученно сказала я.

Ни малейшего аппетита не было, но мне действительно нельзя было ослабнуть, поэтому я заставила себя съесть все принесенное. Днем приехали Вересные и Некруев, я вышла к ним в коридор.

— Похоже, это все… — они взволнованно смотрели на меня.

— Ксюша, чем тебе помочь?

— Ничем. Спасибо, Виктор Андреевич.

— Я должен сейчас уехать, но если что-нибудь понадобится, сразу звони. В любое время, по любым вопросам. Даже если просто захочешь, что бы мы с Олей приехали и побыли рядом. Обещай, что позвонишь.

— Позвоню, обещаю. Спасибо.

— В любом случае, завтра утром я заеду, ты здесь будешь?

— Видимо, да.

— Тогда до завтра. Держись, хорошая моя.

Он обнял меня на прощание и уехал, оставив с Вересными.

— Я не знаю, имеет ли это сейчас значение… — негромко сказала Женя, — Но все наши за тебя очень переживают. Можно им сюда приехать?

— Значение имеет. Приезжать не нужно, ни к чему, — Женя кивнула.

— Я позвоню и объясню. А мы с Никитой побудем с тобой.

— Вовсе не обязательно.

— Ксюша, мы тебя не оставим, это не обсуждается. Будем в коридоре, — я кивнула, судорожно сглатывая подступивший к горлу комок, затем вернулась в палату и снова села рядом с наставницей.

Вечером ненадолго приехали девочки. Наплевав на распорядок, им разрешили пройти в палату, я вышла в коридор. Никита, куда-то отлучился, там находилась только Женя.

— Жень, ты можешь поговорить с Ларисой? — попросила ее я. — Ей что-то было нужно для сестры, а мне сейчас не до того. Пожалуйста, разберись…

— Хорошо, конечно.

Она торопливо ушла, оставив меня на скамье в коридоре. На Вересную можно положиться, не задумываясь, мне невероятно с ней повезло. И не только с ней. Все время с момента катастрофы я держалась только благодаря усилиям огромного количества людей, поддерживавших меня во всех смыслах.

Дверь палаты открылась, Каттеремия вывела бледную Луззу.

— Ей стало нехорошо, — пояснила она, усаживая Луз рядом со мной.

Сама Катя выглядела немногим лучше, но старалась не показывать, как ей плохо.

— Сходишь за водой? — она кивнула и направилась к лестнице.

— Анаре даже не знает… — негромко сказала Луззаремия.

— Я не могу с ней связаться. Но мы обязательно ее найдем.

— Будет поздно, Ксюар.

— Я знаю.

Лузза вдруг склонила голову мне на плечо и разрыдалась. Пришедшая Каттер все поняла правильно, забрала из палаты Танремию, помогла встать Луззе и направилась с ними домой. Я снова осталась одна в палате с наставницей, вглядываясь в ее осунувшееся за эти два месяца лицо и пытаясь навсегда запечатлеть его в своей памяти. Затем встала перед ее кроватью на колени, закрыла глаза и впервые в жизни обратилась к высшим силам.

Я не умела молиться и никогда не считала себя верующей. Я была смертью, вся моя жизнь опровергала любую из известных мне религий, мне даже не доводилось всерьез задумываться о том, есть ли в них доля правды. Но сейчас мне были безразличны любые, самые логичные доводы против — я была готова верить во что угодно без доказательств, если существовала малейшая вероятность, что это может спасти близкого мне человека.