Войцех Жукровский - На троне в Блабоне

— Обвиняемый молчит — измышляет отговорки? Ну что ж, мы найдем способ, дабы заставить обвиняемого заговорить!

— Я ни в чем не виноват! — вспылил я. — Нас принесло сюда ветром на воздушном шаре. Это же кратчайший путь, самый легкий, если учесть, что мост на Кош-марке дырявый…

— Следовательно, состоянием мостов обвиняемый тоже интересовался? Это пахнет шпионажем… Отвечайте, кому предназначалась собранная информация? Тютюрлистан платил или кто-нибудь еще?

— Информация предназначалась для моих ног, чтоб в дыру не провалиться. Сразу же после приземления на меня напали, отобрали все вещи, связали и засадили в подземелье. А я ведь сам собирался к вам явиться…

— Ложь! — Обвинитель указал на вещи. — Здесь весь материал, все доказательства: нож, фонарь, веревочная лестница, а также банка с чем-то подозрительным.

При напоминании о банке у меня слюнки потекли. Домашнее варенье. Римское. И уже загустело.

— Я уверен, останься обвиняемый на свободе, он и не подумал бы явиться с повинной, — добавил очкарик; через толстые стекла его глаза ползали по мне, как мухи. — У нас ничего не пропадает. Здесь собрано нее. Следствие шаг за шагом все выяснит, правду так или иначе мы нее равно узнаем. От нас не укроешься.

— Пока что мы потребуем только смертной казни. Если выяснится — в этом я, впрочем, сомневаюсь, что все установленные факты являются лишь неблагоприятным стечением обстоятельств, — деловито рассуждал специалист по гуще в стакане, останки повешенного будут перенесены из-за городской стены на кладбище ко всем благонамеренным людям. И справедливость восторжествует. Памятник за счет государства. С башни ратуши зачитают опровержение. Однако я в своей практике такого случая не припомню. А приговоренных полно, вешаем чаще, чем их жены — выстиранное белье.

— Поскольку веревка с петлей якобы приносит счастье, на нее большой спрос, — добавил третий. — Имеем приватный доходец. Разве что… — И тут он изобразил известный во всем мире жест пересчета купюр. — А нету — ничего не поделаешь, придется повисеть.

В голосе всех троих не чувствовалось ни гнева, ни жестокого удовлетворения: ловко-де врагов искореняем, — нет, они просто сообщали мне деловые сведения, дабы уже загодя не заблуждался, что меня ожидает, и не усложнял им работы, которая все равно будет выполнена.

У меня дух захватило: сии служащие трудились усердно, значит, приговор уже вынесен. Мне вдруг с полной очевидностью стало ясно: бросайся я на колени, умоляй о милости — ничего не поможет. Впрочем, я и не намеревался признаваться в том, чего не совершал.

Переступая с ноги на ногу, будто ребенок, захотевший на горшок, я всеми силами хотел только одного: протестовать, протестовать, протестовать, невзирая на последствия. Возмутилась во мне кровь моих пограничных предков.

— Пожалуюсь королю!

В ответ лишь презрительный смех, один многозначительно постучал по лбу. Видно, и в замке с королем уже никто не считался.

— Все. Больше ни слова от меня не добьетесь!

— Еще как добьемся — выжмем признания, как сыворотку из творога…

— Всю обедню отслужишь!

— А промолчишь, так сообщники на что? Они тоже под ключом!

Мне сделалось страшно: бедные мои друзья, правдолюбец Бухло и полное опровержение кошачьей хитрости добрейший Мышебрат… Их могли поссорить, настроить против меня, запутать во лжи, дескать, все известно, я их предал…

— Я невиновен!!! — заорал я так, что мои мучители отпрянули в испуге от такого взрыва ярости.

— Ничего, в подземелье посмирнеет, попритихнет, все расскажет — выложит как по нотам! Годок не срок, два годка — как два братка, ну а три натянут — пой: не судья — отец родной. Так рассуждают наши подсудимые, следствие-то можно вести потихонечку да полегонечку. Тут и времечко в наших руках…

Они даже не снисходили до угроз — просто объяснили, как дела делаются, чтоб окоротить строптивого. Да, поймали меня — как воробья в воробьевку. Сердце беспокойно стучало.

Дверь за моей спиной открылась, мелкими шажками вбежал согбенный, лысый секретарь. Остатки седых волос стручьями ерошились над воротником, крючковатый нос, длинная жилистая шея — вылитый стервятник. Он даже не взглянул на меня, шепнул что-то обвинителю, самому важному, тому, что посередке.

— Ладно. Забирайте его себе… Раз уж сам Директор возьмет в оборот, приговорчик завтра и объявят под бой барабанов.

А между тем все трое смотрели на меня с нескрываемой злобой, как псы, у которых отняли недогрызенную кость. А ведь по виду людьми казались.

Из подземелья меня вывели на первый этаж, у дверей караулил раскормленный бульдог; униженно виляя обрубком хвоста между полами мундира, он доложил в секретариат. Я не успел даже удивиться — за столиком оказалась знакомая фигурка. Лапкой указала на дверь, куда меня и впихнули без всяких церемоний. Дух захватило: неужели предательство укоренилось столь глубоко, что здесь работает Хитраска собственной персоной? Узкая, длинная мордочка, раскосые с прозеленью глаза, на хвосте, чуток облинявшем, как бабочка на стебле, подрагивает кокетливый бант.

Недоумевать было некогда. Я оказался в обычном кабинете — четыре кресла, столик, накрытый салфеткой, в углу пальма, в глубине директорский стол, из-за которого поднялся толстый, скромно одетый мужчина и, дружелюбно улыбаясь, направился ко мне с протянутой рукой.

— Ах, какое варварство… Вы же руки подать не можете. А я, как назло, без перочинного ножа. Прошу вас, присядьте. — Он отодвинул тяжелое кресло. — Сейчас же прикажу позвать караульного. Стоят с саблями наголо у входа в замок. Одним ударом рассечет узлы на руках. Вот только бы не промахнулся…

— Да уж, хорошо бы не промахнуться, — криво улыбнулся я. — Иначе надолго выведет меня из строя.

— Справедливо, а посему пусть уж все останется как есть. Куда годится писатель без руки? Тэк-с, тэк-с… Вся миссия насмарку.

— Возможно, у кого-нибудь есть нож?

— С ножом в приемную? Да что вы, при входе караульные всех обыскивают. Даже самых проверенных. Если уж равенство, то равенство для всех.

— А не лучше ли просто развязать? — предложил я жалобно.

— Естественно, проще всего развязать, только полицейские узлы затянуты так, что веревка срастается намертво, — объяснил он вежливо. — Все ногти можно обломать…

И он с нежностью взглянул на свои ногти — длинные, холеные, покрытые неброским лаком.

— Лучше не рисковать. Сейчас что-нибудь придумаем… Хороший шнур, даже разрезанный на куски, немало ценится…

— Особенно из этого заведения. Всегда можно продать, заверив покупателя, веревка, мол, с виселицы, приносит счастье.

— А вы, я смотрю, неплохо информированы о наших побочных доходах, — удивился он с приятностию. — Верно, уж и сердиться перестали на стражников, сидевших в засаде и охотившихся за шаром? Сколько на нем прекрасной веревки! Вешать не перевешать! Народ обожает такие зрелища. С развлечениями у нас туговато… А тут еще и надежда на лучшее будущее, вот, мол, уже и очищение начинается… Вам кофе? Право, что это я… Кофе нет, экономия… У меня только вода с соком. Я сам подаю добрый пример, когда что-нибудь требую от других. Впрочем, поить вас собственными руками стеснительно и для меня, и для вас, так что не стоит… Лучше поговорим.