Войцех Жукровский - На троне в Блабоне

— Его вывезли, — сообщил Мышик. — Завтра казнь. Уж больно спешат.

С сумкой и рюкзаком я пустился за друзьями по темному коридору. Перебрались в старую часть здания, по очереди исчезали за шкафом.

Немного отдохнули, пока ждали Мышика, он поволок обратно в караульню и подсунул спящему надзирателю ключ от моей камеры.

Бухло водрузил шкаф на место самым простецким способом: приладил к задней ножке ремень от штанов и подтянул шкаф вплотную к двери. И никаких следов — чисто сработано.

Теперь можно и фонарик зажечь, при блеклом свете я оглядел друзей. Виолинка выросла, в джинсах и свободном свитере — под свитер спрятала пистоль — она казалась стройным подростком, петушок остался лилипутом, потому и ерошил задорно перышки, красный глаз поблескивал червонным золотом, а длинные перья на хвосте развевались, как гусарские крылья.

— А ты не забыл мою рогатку? — приставал Мышик, очень гордый — еще бы, столько похвал его удальству.

— Как же я мог забыть? Сейчас отдам. — Я шарил рукой в глубокой сумке. — Наверное, в рюкзак засунул.

Наконец отыскал и передал крошечную рогатку в беспокойные лапки.

— А как это тебе удалось смыться из камеры, когда бульдоги учинили обыск?

— Только бульдожище запустил тебе в карман лапу, я шасть ему в рукав. И повис на подкладке. Он сам и вынес меня в караулку. Страшновато было, ведь, поднеси он лапу к морде, вмиг бы меня учуял, впрочем, куда ему до кота…

— Ты, сорвиголова, в таких случаях хоть предупреждай. Тебя, понимаешь, стражник лелеет в своем рукаве, а я в камере нервничаю: исчез наш дорогой Мышик, что такое с ним приключилось?

— Ой, простите. Не успел. Пришлось самому решать. Зато узнал, где хранятся ключи, и пронюхал самую важную тайну: где Корона спрятана.

— Ну и где ты Корону видел?

— Я не видел, а слышал: тот толстый акиимище, который допрашивал вас, дядюшка, прячет ее в своем столе за стопой скоросшивателей.

Мы все замолчали, удивленные и взволнованные известием.

Корона — вроде бы просто-напросто обруч из золота, с одной стороны украшенный зубцами и листьями, но в ней огромная магическая сила — Корона подтверждает право на власть. Старинная Корона королей Блаблации передавалась из поколения в поколение… Эх, заполучить бы нам Корону, отнять ее у Директора, и распустить слух, что венчается ею только подлинный государь, а верни мы расположение подданных, насколько легче предотвратить нависшую над королевством опасность!

— Возвращаемся! — захлопал крыльями Эпикур, готовый к схватке, он весь растопорщился, даже перышки на шее взъерошил. — Прорвемся, пока бульдоги на допросе!

— Корона подождет, ничего с ней не сделается, — охладил Бухло петушка. — Директор на совесть посторожит Корону для нас, потому что сам очень даже не прочь ее присвоить. Сейчас надо спасать Мышебрата. Нельзя терять ни минуты, а то бедного кота повесят! Придется цветочки на могилу носить… да слезы утирать.

— Знать бы, какой дорогой его повезут… — Я судорожно соображал, что предпринять. — Попытаемся его отбить.

— Известно лишь место казни, — сообщила Виолинка. — Уж тут всегда заранее оглашают, дабы блаблаки участвовали в поучительном и воспитательном зрелище. Толпа всегда жестока и любопытна. А как вырвать Мышебрата из рук палача, ведь рыночная площадь — ее бы ныне надо называть Висельной — вся оцеплена вооруженной стражей.

— А когда-то была площадь Будьтездорового Чихания, — вздохнул я, вспоминая витавшие над ней ароматы из трактирчиков, винных погребков и кондитерских, сочные яблоки и груши на лотках…

— Когда-то и палач был настоящий, — вздохнул артиллерист. — Специально своему ремеслу учился, с осужденным любезностями-поклонами обменивался… А теперь вызывается любой выскочка — платят хорошо, да еще и привилегии полагаются. Ручонки-то у такого удальца трясутся, веревку ладно намылить и то не умеет, толпа свистит, вешалой его обзывает. А в лицо никого не узнаешь — на эшафот палачи являются в красных капюшонах с прорезями для глаз. Вот люди нынче и осторожничают, язык-то не больно распускают — а ну как тот, кто идет сзади, вчера вешалой выступал? Да хоть бы и знакомый или сосед? Площадь затихает, будто пташки в полночь, а мороз по спине льдинкой ползет. Вешалы — они самые доверенные. Ежели кто в директора ненароком вышел, на площади шепоток; уж верно, вешалой допрежь послужил, на темных делах всегда сообщниками горазды заделаться.

— Вешал всегда находится больше, чем надо, — подтвердил Эпикур. — Такое ярое проворство просто пугает… Я с ратуши не однажды видывал: появляются такие в остроконечных капюшонах из-за угла, толпа перед ними покорно расступается, словно поток воды камень обегает. Когда соберутся под виселицей, один, самый главный, начинает считать, а считалка такая:

— И что дальше? — спросил я, содрогаясь от ужаса.

— Вешает тот, кто выходит, — покачал головой Бухло. — А толпа ждет зрелища и веревки — на счастье. Без счастья не выиграешь и в ЛОТЕРЕЮ. Самый крупный выигрыш — КОРОНА, золотая Корона, которую утаил Директор. Об этом подвохе только мы проведали… Директор же убеждает, что все равны, а потому СУДЬБА сделает самый справедливый выбор. Кто выиграет Корону, поцарствует малость у нас в Блаблации, посидит на троне.

Издалека донеслись тяжелые шаги. Я погасил фонарик, и мы притаились в углу салончика, сдерживая дыхание. Стражник открыл дверь, свет фонаря затанцевал на паркете, высокие спинки и подлокотники стульев выросли до самого потолка, тени закружились хороводом. Караульный потянул носом, кроме запаха плесени и пыли, ничего не унюхал и двинулся дальше.

— Бежим! — торопила Виолинка. — Если накроют, нас уже некому будет освобождать.

— Минутку, у меня идея, не вспугнуть бы, — начал я осторожно. — А что, если переодеться добровольными вешалами? В капюшонах доберемся до перекрестка, к рынку, нас и проверить побоятся…

— А потом?

— Толпа расступится, и мы уведем Мышебрата!

— Вот удивится котяра! — потер лапищи Бухло. — А капюшоны откуда взять?

— Мамуля сошьет, — заверила Виолинка. — Ведь мамы все умеют.

— Да, когда захотят; при этом тыща вопросов: а зачем, а куда, а кто? Речь ведь не о Красной Шапочке, игра-то опасная. И запрет тебя мама на ключ.

— Это уж мое дело. Мама мне еще никогда не говорила «нет». Идем же! Самое время проскользнуть в парк. Мы теперь живем в домике садовника, за прудом.