Виктор Некрас - Ржавые листья

На твоих редких перекатах радимские, северские и полянские ребята вместе ловили в детстве раков, купались в речных разливах и загорали, а с ними и грядущий воевода Ольстин Сокол.

Голубой туман плыл над буйной зеленью твоих садов, заволакивая тихие улочки весей, играли в потёмках гудки и сопелки, текли над рекой, переливаясь, песни. Играет мелкой рябью утренний ветерок. Ты плещешь волной на плоский песчаный берег, качаешь камыши и осоку. Хихикают в омутах русалки, а в тёмной чаще зовёт аукалка.

Окрасив в багрец край тёмно-синего неба, встаёт над тобой рассвет. Алеющая полоска зари ширится, и, если вслушаться умеючи, то слышно, как громогласно ржут в отворённых воротах вырия и звонко стучат серебряными подковами по золотой дороге огненно-рыжие и снежно-белые крылатые кони Дажьбога. Небо светлеет, становится всё прозрачнее и стекляннее, одна за другой, от восходной стороны к закатной меркнут и гаснут звёзды, небо из чёрного становится тёмно-синим, потом — лазурным и, наконец — ярко-голубым.

Ох, Песчана, недобрые в этом году рассветы…

Рать Волчьего Хвоста подвалила к Песчане на закате третьего дня, и, едва расставив сторожи и огородив стан рогатками, вои повалились спать. Но поспать спокойно им так и не удалось.

Всего через два часа на правом, полуночном берегу Песчаны поднялся шум, гам и конское ржание. Военег Горяич проснулся от шума и выскочил из шатра мало не полураздетым — без брони, но зато с нагим мечом в руке. А к нему уже скакали вестоноши.

— Радимская рать на том берегу, не иначе…

— По огням считать, так с тысячу будет…

— Самая бы доба сей час ударить на них, — уверенно сказал Заруба, что стоял рядом уже окольчуженный.

Волчий Хвост задумался — всего на миг. Твёрд не дурак, чтобы переть на Киев всего с тысячью воев — это раз. У страха глаза велики и там где дозорные его набранной с бору по сосенке рати углядели тысячу, там вряд ли наберётся больше трёх сотен. А ударить… может оно и самая доба, да только пока подымешь рать, на том берегу только малахольный не поймёт что к чему. Измотают в ночных стычках, благо они на своей земле, а там и Твёрд с главными силами подвалит… он может и сей час уже поблизости.

Нет уж, утро вечера мудренее.

За час до рассвета Волчьего Хвоста разбудил Самовит, необычайно хмурый и чем-то озабоченный.

— Вестоноша до тебя, воевода.

— Перуне Огневержец! — простонал Военег Горяич, садясь. — Ну кто там ещё?

Самовит уже исчез за пологом, а вместо него возникла разбойно-вихрастая голова Люта Ольстича.

— Лют?! Ты-то как здесь оказался, упырёнок?

— Отец прислал, — с готовностью затараторил парнишка. — До тебя, воевода, с важной грамотой.

— С какой ещё?..

Лют, наконец, пролез в шатёр весь и уронил за собой полог. В шатре враз стало темно — снаружи уже царил предрассветный полумрак. В ближней полянской веси уже истошно орали петухи.

— А, двенадцать упырей, — процедил Лют, нашаривая в темноте край полога.

— Не надо, — хмыкнул воевода, доставая из калиты кремень и огниво. Высек огонь и запалил стоящую на походном стольце лучину. Стало светлее.

— Давай свою грамоту.

Продавленные в бересте и натёртые углём угловатые резы резко бросились в глаза. Всего Волчий Хвост читать не стал, только выхватил из написанного главное и выронил свиток. Ольстин Сокол шёл к нему на помощь с тремя сотнями конных воев.

Ох, не доверяет мне великий князь, — вдругорядь мелькнуло в голове воеводы. Сперва Гюрята Рогович, потом Келагаст, теперь вот кованая рать Ольстина Сокола, что в конном бою никаким степнякам не уступит, хоть козарам, хоть печенегам.

— Где ныне твой отец? — оборвав внезапное уныние, спросил Волчий Хвост.

— Верстах в восьми, — Лют задорно блестел глазами. — Скакать обратно?

— Сильно устали вои?

— Да не особо. О-дву-конь шли…

— Скачи, — кивнул воевода. — Передай отцу — пусть рать оставит там, где есть, а сам едет сюда, ко мне.

Сотню своих воев Владимир тебе дал в противовес, это ясно, а вот когда ты, воевода, выбрал Гюряту, великий князь чуть встревожился. Но Рогович оказался верным. После разгрома Свенельда Владимир посчитал невредным усилить их обоих — дал знамено воеводе и прислал Келагаста к Гюряте. Узнал, что Волчий Хвост ополчил своих людей и отослал Гюряту и Келагаста — шлёт «на помощь» Ольстина Сокола.

И вновь во весь рост стал искус — повязать Ольстина, разметать его невеликое войско и с Твёрдом и Отеней вместях идти на Киев. И взять…

…для Кури?

А ведь прав Святославич, что мне не верит, — вдруг трезво подумалось воеводе.

Светало.

Волчий Хвост выехал на обрывистый взлобок над водой, вглядываясь в нерассеявшийся ещё утренний туман. Там, за рекой, фыркали кони и слышались человеческие голоса. Некоторое время он слушал, словно пытаясь услышать голос Твёрда. Не услышал, вестимо.

Сзади застучали копыта. Волчий Хвост, не оборачиваясь, скосил глаза. Ольстин Сокол подъехал вплотную и улыбнулся — даже в предутреннем полумраке блеснули под светлыми усами белые зубы.

— Гой еси, Военег Горяич.

— И тебе того же. Чего так глядишь?

— Да невесёлый у тебя вид, воевода.

— А с чего веселиться-то? — хмуро сказал Волчий Хвост и указал рукой в туман. — Знаешь, кто там, старшим у радимичей?

— Кто? — почти равнодушно спросил Ольстин, вглядываясь в туман и играя козарской плетью.

— Твёрд-боярин. А кто он мне — помнишь ли?..

— А-а, — протянул Ольстин понимающе. — Что ж поделаешь?

— Да уж, — Военег Горяич вздохнул. — Но поговорить-то мне с ним надо всё одно, авось да и решим дело без драки.

— А — нет?

— А нет — будем биться. Их, я мыслю, не более двух тысяч будет. У меня сей час девять сотен, да у тебя три. Да ещё четыре сотни Гюряты и Келагаста по Песчане идут в лодьях.

— И?

— Ну что — и?.. Видишь — распадок? Они, как через Песчану пойдут, так непременно в него и вопрутся. Поставим там сотни три пеших, пусть их держат. А после сами с холмов ударим. А Гюрята да Келагаст реку перехватят — будут, как в мышеловке.

— А коль не пойдут через Песчану? — мрачно спросил Ольстин.

— И пусть себе, — махнул рукой Волчий Хвост. — Будем тут стоять хоть до Перунова дня. Удержим их на том берегу, а время — оно на нас работает. Сами так долго не выдержат.

Ольстин Сокол покивал, задумчиво разглядывая светлеющий в тумане правый берег. Волчий Хвост был прав, опять прав. И он, Ольстин Сокол, собаку съевший на степных войнах, полжизни провоевавший с печенегами, торками и козарами, ничего не мог возразить.

Когда-то, в походе на вятичей воевода Свенельд поверстал в кмети молоденького воя Ольстина — за то, что подстрелил из лука козарского боготура. И тогда же парнишка получил от своих односумов накрепко прилипшее назвище Сокол. Так всё начиналось.