Виктор Некрас - Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев

— Добро тебе, Всеславе, в кривской земле… — сказал хмуро Ростислав Владимирич, щурясь на огонёк лучины. — В крепи-то лесной да болотной.

— Ну это пока… — Всеслав криво усмехнулся. — Доберутся и до меня. Уже добрались бы, если бы не половцы. Взглянь, княже, — как только Ярослав Владимирич, дед твой, от степной грозы избавился, печенегов разгромил, так сразу и Судислава плесковского в поруб засадил. Соперников во власти не терпят.

Ростислав поморщился — деда он любил неложной любовью, и слова полоцкого князя пришлись не в пору.

— Ты не сердись, что я про деда твоего так говорю, — тут же повинился кривич, — да ведь только из песни слова не выкинешь, то тебе не хуже меня ведомо.

Спорить было не о чем — Судислав Владимирич плесковский и впрямь просидел у деда Ярослава в порубе двадцать три года, а выпустили его Ярославичи всего пять лет тому. Выпустили — и тут же в монахи постригли — не мешал бы старейший князь Руси той самой Русью править да как бы на великий стол не покусился.

— Так-то, по тому же закону — по их закону! — по которому ты, княже Ростислав, изгой, на Киеве по Ярославу Судиславль черёд сидеть, он — старейший-то князь.

— Судислав умер, — глухо напомнил Ростислав, чтобы прекратить тягостный для него разговор. — А мы не про то.

— Ну отчего же, — непонятно усмехнулся Всеслав Брячиславич. — Как раз про то.

Волынский князь нахмурился и взглянул на троюродного брата непонимающе — поясни, мол.

— Князь Судислав помер не от старости… хоть и стар был, — отрывисто сказа полочанин. — А перед тем, как на Ту Сторону уйти, он от пострига отрёкся. И от христианства тоже! И мне права свои отписал… и на великий стол, и на Плесков-город.

На великий стол!

— Грамота есть?! — так же отрывисто спросил Ростислав. Ему вдруг показалось, что он сейчас начнёт задыхаться.

— А как же.

На гладко выскобленный стол, шелестя, легло бересто — сухое, чуть желтоватое. И бурые буквы сами бросились в глаза.

Ростислав Владимирич сжал зубы, кожа обтянула челюсти. И тут его обошли. Но, подумав несколько мгновений, он понял, что правда тут за кривскими властелинами. Если закон об изгоях похерить, так за Судиславом, всё одно Ярославичей черёд идёт… а вот потом! Потом и Всеславль черёд как раз!

Но… тут есть ещё кое-что.

Конечно, духовная грамота Судислава очень мало весит в глазах Горы, тем более, что бывший плесковский князь перед смертью отрёкся от христианства. Но она очень много весит в глазах народа! Именно поэтому! Ибо большинство русичей до сих пор Христа чтят неискренне, только буквы ради.

И ещё больше весит она для плесковских и полоцких кривичей — Ростислав знал, что по всей кривской земле не первый год ходят слухи, что Всеслав Брячиславич от богов владыка всей кривской земли.

И ещё.

Две мелочи. Очень значимых.

Ярослав на великом столе не в черёд сидел. А князья-христиане от родных богов отверглись и в глазах земли право на столы утратили.

При таком раскладе Всеслав вполне возможет и на великий стол сесть.

Ладно!

Ему, Ростиславу, великий стол по праву придёт только когда ни Ярославичей, ни Всеслава того на свете не станет! А окончательно рушить лествицу желания у Ростислава не было.

Волынский князь прямо глянул в глаза полоцкому оборотню и решительно протянул ему руку.

— Грамота-то откуда? — спросил Ростислав уже потом, когда всё было обговорено, и князья понемногу потягивали сбитень и грызли поджаренные орехи. Волынский князь по-прежнему с оторопью косился на чашу в руках Всеслава, но прежнего суеверного страха перед полоцким оборотнем уже не чувствовал.

— Гридень привёз, Колюта, — охотно пояснил полочанин. — Плескович, который от меня к тебе приезжал, помнишь ли? Он при князе Судиславе всё время был, и в порубе, и в монастыре. Он со мной сейчас, здесь.

Ростислав Владимирич задумчиво покивал, вновь покосился на чашу в руках Всеслава и вдруг ясно представил, как Всеслав рубит голову вражьему князю и сдирает с неё кожу. Пожалуй… этот может. Волынский князь вдруг понял, что не удивится, если узнает, что полочанин в юности сердце первого убитого врага съел, а из кожи его калиту себе сделал альбо седло ей обтянул.

Мотнул головой и сделал крупный глоток.

Гости уезжали рано утром. Чапура стоял опричь, глядя, как выводили коня для тех двоих, которые приехали ночью. Наконец, князь вскочил в седло и, гикнув, помчался по дороге. Следом рванулись кмети — всклубилась пыль.

— Да кто же это приезжал-то к князю нашему? — пробормотал корчмарь озадаченно. Кого может князь ожидать в придорожной корчме? Разве что иного князя какого? Ан не похож… обликом-то. Ни чупруна, ни усов…

— Князь Всеслав это, — хрипло сказали сзади.

Чапура вздрогнул, оборотился — в воротах конюшни стоял, почёсываясь, Колот.

— Тьфу на тебя! — разозлился корчмарь. — Орёшь под руку. Какой ещё князь тебе?

— Полоцкий князь, говорю, — всё так же лениво сказал закуп. — Кмети ночью на конюшне болтали. Всеслав Брячиславич.

Чапура озадаченно почесал затылок, опять поглядел вслед всадникам, пытаясь понять, чего же это такое ночью было в его корчме, но так ни до чего путного и не додумался. В досаде корчмарь рыкнул на Колота, прогоняя его обратно на конюшню, и пошёл к крыльцу — наступал новый день, надо было ждать новых гостей.

А про встречу двух князей, одному из которых на Волыни и вовсе бы нечего делать было, в скором времени забылось.

В темноте фыркали кони, хрустели ломкой, почти уже осенней травой. От Донца тянуло холодом. Шепель поёжился, натягивая на плечи старый отцов кожух.

— А дальше-то что было? — нетерпеливо спросил он, видя, что Неустрой умолк.

Но брат молчал, напряжённо слушая в степи что-то. Шепелю стало не по себе.

Обычно перед осенью в ночное коней не гоняют, но тут близнякам чего-то захотелось в поле. Сейчас Шепель почти жалел об этом — мало ли в степи опасностей. Особо под осень, когда степняки коней откормят… Вестимо, здесь, вблизи от дома, опасность меньше… а всё одно… Слишком близко большой степной шлях.

И точно — из степи доносился дробный конский топот, земля загудела — всадников скакало много, не меньше сотни. Скорее даже, много больше.

Неустрой дёрнулся было загасить костёр — ан поздно. Послышались крики, топот стал приближаться. Парень выдернул лук из налучья, натянул и завязал тетиву. Стрелы под рукой путались в туле, цеплялись оперениями друг за друга.

— Но-но, парень! — остерегающе крикнул из темноты кто-то.

Степь наполнилась гомоном и конским топотом, фырканьем коней и смехом. Около костра вдруг оказалось неожиданно много людей в войской сряде. Ну всё, — обречённо подумал Шепель. — Теперь коней сведут, не иначе, хоть и не половцы, а русичи.