Gedzerath - Рождение легиона

– «Д-да, конечно-конечно» – закивала земнопони, уже через секунду, подпихивая мне под морду какой-то пузатый предмет – «Вот, держите. Вас так сильно тошнит?».

«Стоп. Что за бред?!».

– «Окти… Где ты, мать твою, так быстро достала эту хрень?» – гулко прохрипела я в темное брюхо большого кувшина, заботливо подсунутого мне сочувственно поглаживающей мое плечо скрипачкой. Оторвав от себя заботливые лапки испуганно отшатнувшейся земнопони, я переводила недоумевающий взгляд то на нее, то на тонкостенный кувшин, пока, наконец, не догадалась бросить взгляд вдоль стен, на стоявшие там… – «О богини! Да какого ж конского хуя?!».

– «П-простите, я не знала, что вам нужна какая-то особенная ваза или чашка, поэтому… Простите…» – сжавшись, отступила от меня Октавия, испуганная моим яростным криком. Сев на попу, я в отчаянии обозревала длинные ряды столиков, пьедесталов и постаментов, украшавших стены, и на каждом их, на каждой деревянной и каменной столешнице, красовались вазы, кувшины и кубки, заботливо расставленные там, словно предметы искусства. Может, так оно и было, но в тот момент мной владело лишь отчаяние, густо замешанное на яростной обиде от такого, по моему мнению, испытания, подкинутого мне судьбой. Словно и забыв, как я собиралась умереть вместе с любимым, я горько сетовала на судьбу, бредя вдоль стен и сбрасывая с постаментов расставленные там вазы, кубки и прочую фарфоровую, золотую и серебряную посуду, придирчиво разглядывая стены в поисках скважины для ключа. Испуганно глядящие на меня пони пытались было протестовать при виде такого вопиющего, по их мнению, акта вандализма, но мне хватило всего лишь одного взгляда налитыми кровью глазами, чтобы тонкие, возвышенные души музыкантов, громче всех пищащих от робкого возмущения, заткнулись и быстро уяснили себе, что в мире есть кое-что намного более страшное, чем разлетающиеся осколки и черепки.

– «Мисс… Простите что я вам… Просто…».

– «Да, Октавия?» – Двери не было. Привалившись к стене, я откинула голову назад, закрыв глаза и горестно сетуя на саму себя, столь глупо поддавшуюся первому порыву, и поверившую лживой, но уже такой мертвой, пернатой мрази.

– «Я не знаю, почему вы хотите разбить их все… А те, что на верху, вы тоже хотите сбросить вниз? Просто тут есть маленькие жеребята, а разлетающиеся осколки могут…».

«Стоп. Наверху?».

– «Тави, ты гений. Ты просто гений!» – со стоном и скрипами поднявшись, я протолкалась в центр зала, обозревая возвышавшиеся вокруг нас стены, мрачная, готическая архитектура которых нарушалась фривольным поясом плоской, украшенной какими-то фресками стены, в нишах которого стояло множество чаш, блестевших на нас позолоченными боками.

«Гениально! Где же еще прятать свои секреты крылатым созданиям, как не на высоте, недоступной прочим видам существ?» – со скрипом поднявшись в воздух, я тяжело полетела вдоль стен, стараясь не задевать широко распахнутыми крыльями за выступающие из них ряды полуколонн. Находившийся на недоступной ни одному земнопони высоте, этот пояс явно использовался для чего-то, судя по блестевшим бокам стоявших в нишах чаш, и вскоре, я уже сбрасывала вниз одну из них.

Ничего.

Что ж, этого следовало ожидать, и тихо постанывая, я принялась летать от ниши к нише, словно ласточка или стриж, цепляясь за них передними ногами и удерживая себя в воздухе заполошным биением крыльев, пока мой нос выковыривал из пыльной глубины очередной фарфоровый или золотой сосуд. Некоторые ранки на теле приоткрылись от этих акробатических этюдов, и раздавшиеся снизу вздохи подсказали мне, что тяжелые, теплые капли попали-таки на столпившуюся внизу толпу, глазевшую на мои потуги. Одна за другой, чаши слетали вниз, разбиваясь или жалобно звеня, пока не осталась всего одна, по иронии, располагавшаяся за гербом “молодого семейства”, находившегося как раз над троном. Двигать ее не потребовалось – внутри фарфоровой оболочки был спрятан довольно тугой рычаг, с глухим хрустом утонувший в стене. Нажав на него, я едва не свалилась с затрясшегося, вычурного украшения, с неприятным щелканьем поехавшего вниз по поддерживающим, и, как оказалось, направляющим его цепям, открывая моему взору наклонный, уходящий куда-то вниз проход. Засучив задними ногами, я влезла в коридор – и оступившись, с глухим воплем полетела вниз, больно стукаясь и без того переломанным, не дышащим носом о каждую ступеньку казавшейся бесконечной, стальной лестницы, уткнувшись, наконец, во что-то мягкое и теплое, едва слышно застонавшее от удара моей тушки, словно пробка из бутылки, вылетевшей из узкого, наклонного прохода. В моих глазах сверкали звезды, больно терзавшие своими острыми кончиками мой исстрадавшийся нос, и мне пришлось долго лежать, уставившись в потолок и пытаясь сморгнуть набегавшие на глаза слезы. Скользнув взглядом по грубой кладке камня, я застонала и попыталась перевернуться, с трудом сгибая оббитые об острые металлические ступеньки казавшейся бесконечной лестницы ноги и осмотреться, пытаясь понять, куда же именно я попала, ведь этот мерзкий извращенец, даже перед лицом смерти, все же пытался меня обмануть... И тотчас же, с тихим вскриком, бросилась вперед.

Графит лежал на полу, под моим боком, и именно на нем покоилась моя, еще несколько секунд назад, бешено кружившаяся голова. Тело мышекрылого пегаса лежало неподвижно, серая шерсть свалялась от крови, в то время как его крылья... Сглотнув, я едва не извергла из себя содержимое желудка, тихонько, отчаянно завопив при виде мешанины, в которую превратились его когда-то большие, кожистые крылья. Теперь это были окровавленные, бесформенные тряпки, покрытые гематомами, из которых торчали острые, желтоватые обломки костей. От моего прикосновения Графит не шевельнулся, но раздавшийся с его губ едва слышный стон заставил меня вновь разразиться долгим, отчаянным воплем в котором смешалось все – боль утраты любимого, отчаяние, желание смерти... И ликующая, безумная, приводящая на грань помешательства радость. Я нашла, я смогла, я выдержала... Переливаясь и звеня, дикий крик еще звучал в низком подвале, мечась среди цепей, запинаясь о низкую скамейку, снабженную кандалами для крыльев и ног, путаясь в шерсти грифонов, безжизненными мешками валявшихся на грязном полу, пока, наконец, не вылетел прочь, отражаясь от стен узкого, наклонного коридора и вызывая панические крики у собравшейся в зале толпы. Шум поднявшейся паники проникал даже сюда, в этот пыточный подвал, но мне было плевать – стараясь действовать как можно осторожнее, я попыталась поднять раскинувшееся тело отключившегося пегаса, чтобы как можно скорее вытащить его наружу – но тщетно. Моих невеликих сил с трудом хватило на то, чтобы перевернуть его на живот, и под аккомпанемент слабых стонов, осмотреть искалеченное тело, горестно вздрагивая и до боли стискивая зубы при виде каждого пореза, каждого ожога и каждой сломанной кости. Похоже, клювокрылые тюремщики знатно оторвались на этом «редком экземпляре», с каким-то маниакальным упорством переломав ему практически каждую косточку, порвав каждую перепонку на каждом мышином крыле, превратив их в месиво из тонкой, рваной кожицы и костей. На его ногах, возле каждого из копыт, красовались огромные рваные раны, и я затряслась от слез, когда поняла, каких же усилий стоило милому сорвать себя со свисавших на длинных цепях крюков, до сих пор перепачканных в крови и шерсти серого пегаса, за которым тянулся длинный, кровавый след. Похоже, даже в таком виде он сумел каким-то образом убить обоих мучителей, буквально разодрав их брюха и глотки своими острыми зубами – посередине комнаты застыли их желто-бежевые тела, до последнего извивашиеся в смертной муке и путающиеся ногами в собственных кишках, вздутыми петлями выпавшими из их животов. Вскочив на ноги, я принялась лихорадочно обшаривать помещение, стараясь как можно быстрее найти что-нибудь для перевязки, и вскоре, зубами, копытами и кривым, перепачканным в крови ножом яростно терзала полотняные куртки убитых грифонов, выкраивая из них длинные полоски импровизированных бинтов, прикрывших рваные раны на ногах, спине и голове любимого. Каждый раз возвращаясь к пегасу, я падала на живот и долго прислушивалась к его тихому, едва различимому дыханию, пока не убеждалась, что мне не послышались негромкие вздохи, после чего вновь принималась за дело. Перевязав и зафиксировав все, что смогла, я принялась обходить освещенный скудным светом чадящих факелов подвал, пытаясь найти хоть что-нибудь, что могло бы мне помочь вынести из этого места моего супруга, но тщетно – похоже, пленникам еще не доводилось покидать это место в обратном направлении, о чем красноречиво свидетельствовал небольшой провал колодца, плотно закрытый скрипучей крышкой, под которой шумел невидимый в темноте поток. Здоровенная дверь, для открытия которой и подошел черный ключ, оказалась очередным спуском в большую, украшенную новым, еще пахнущим сосновой смолой стеллажом, комнату, в которой я обнаружила лишь несколько сундуков, набитых различными монетами. Там были и квадратные, серебрянные таланты грифонов, и золотые эквестрийские биты, и даже какие-то украшения и прочие безделушки, вид которых заставил меня сначала улыбнуться, а затем, сползя вниз по стенке, хохотать до слез. Этот грифон и вправду думал, что все, за чем я охочусь, было заключено в этих сундуках, и я шаталась как пьяная, все еще всхлипывая от смеха, когда возвращалась из этой комнаты назад, на всякий случай, заперев ее с помощью того же ключа. Ведь никогда не знаешь, когда может пригодиться такой вот уютненький склад...