Генри Олди - Баллада о кулаке

Острый, испытующий, внимательный.

Все лица разом отступили на задний план, исчезли, — и Мотоеси остался один на один с этим взглядом. Он быстро трезвел, приходя в себя, и через мгновение понял: через весь зал на него внимательно смотрит Безумное Облако — тоже совершенно трезвый.

Кажется, монах хотел что-то сказать юноше, но в последний миг передумал.

Или решил: сейчас — не время.

— Мотоеси! — Язык Дзэами уже слегка заплетался. — Мотоеси, любимый сын мой!

— Да, отец!

— Мотоеси, я решил, что свой главный трактат я подарю тебе! Подлецу Онъами он не достанется никогда! Я думал отдать его твоему старшему брату, но сейчас решил: тебе он нужнее! Вот, бери! — И отец широким жестом протянул Мотоеси свиток. — Это — «Предание о цветке стиля». Ты поймешь…

— Благодарю, отец, это большая честь для меня! Но, право, я недостоин…

— И не будешь достоин! — радостно провозгласил из угла Безумное Облако. — А потому вот тебе еще один трактат, мой! — И брошенный монахом второй свиток, перевязанный бечевкой, больно ударил юношу прямо в лоб. — Читать будешь так: главу из свитка отца — главу из моего! Понял?

Вокруг веселились гости, хохоча над очередной выходкой монаха.

«Уйду в монастырь. Уйду!» — подумал Мотоеси, прижимая к груди оба свитка: «Предание о цветке стиля» и неведомое сочинение Безумного Облака.

Сегодня был его день, день его славы, успеха, день, о котором он всегда мечтал, — но юноша никак не мог заставить себя радоваться.

На душе ныла плохо зарубцевавшаяся рана.

Что-то менялось внутри него, что-то очень важное…

Назавтра, в полдень, они вернулись в Сакаи.

Все-таки работа охранника, или, если угодно, телохранителя, — тоже в некотором роде искусство, что бы ни говорили по этому поводу всякие «спецы», презрительно морща свои богемные носы. Да, конечно: дисциплина, форма, ежедневная пахота — без нее, родимой, никак. Ремесло. За что платят, и платят по нынешним временам прилично. Но тупой исполнитель-костолом в роли «щита» опасней, чем возможный агрессор. Ленчик знал это по себе: когда опыт выживать и не давать выжить другим пришлось засунуть куда подале… Потому что здесь реже надо бить, и чаще — не дать ударить. Забрав пьяного клиента из кабака, если необходимо, забрав силой, не позволив ему ввязаться в дешевую свару, не поддавшись на его истошные вопли: «Вмажь!.. вмажь гаду!.. уволю, падла!» Завтра благодарить будет. Деньги совать, с женой знакомить. Чему тоже особой веры давать не стоит. Все равно переведет в «стояки». Где очень трудно промолчать у ворот проходной, когда местная рвань станет костерить буржуев, которые назло пролетариям всех стран открыли цех по производству лапши и вдобавок вымостили кусок тротуара цветной плиткой.

Молчание — великое искусство.

Золото.

Ленчик помнил удивление новичков: алкаш Ленчику прямо на улице чуть ли не в рыло, по маме-матушке, а Ленчик с алкашом задушевные лясы точит. Пока не разойдутся кто куда. Подобру-поздорову. У парней ведь серьезный вопрос: бить или не бить? И по всему выходит: бить лучше. Прогрессивней. Ну, в худшем случае нос расквасят… они худшие случаи в кино видели. Эх, кино, страна дураков: роняют себе ворога лютого во весь экран, пока не образумится, а в жизни его, ворога-то, уронишь в полнаката, и готов перелом шейных позвонков. Страшное дело. Шея тряпкой, зенки выпучены, спрашивают тебя молча… Кто видел, тот знает: страшное. И никаких тебе титров по экрану. Самураи в таких случаях говаривали: «Просить прощения надо до тех пор, пока ты не уверишься, что пред тобой не человек, а животное. Окончательно. Без тени сомнения. Только тогда надо рубить. Окончательно. Без тени сомнения».

А рожу дураку набить — много ли мудрости?

К сожалению, свою голову всем не приставишь. Бьешься, талдычишь, как попка: «Настоящая сила не нуждается в проявлении!» — не верят. «Истинное мастерство самодостаточно» — опять не верят. Не могут поверить, понять… трудно им. Вот Олежа, к примеру, понимает. И тоже, как попка… уважаю.

К счастью, большинство сотрудников из наших, обкатанных. А новички… Крепкие, в общем-то, славные ребята — но задиристые, будто коты весной.

Приходится обламывать.

Как сейчас.

Обосновавшись в давно облюбованном коллегами Лесопарке, на знакомой поляне, Ленчик уже три часа по капле выдавливал из парней злобу. Судороги остаточной силушки. Гордыню-матушку. Втайне завидуя древним монастырям: там имелись специальные ассистенты, с палками… Хорошее дело.

Правильное.

Очень ускоряет процесс усвояемости…

Володю Монахова он приметил минут за пятнадцать до конца тренировки. Подошел тихо, стал в сторонке за кустами, смотрит. Думает, Ленчик его не засек. Ну и пусть думает. Интересно, когда все закончится — подойдет? Впрочем, это его дело. А нам пора заканчивать. Парни выдохлись, машут без души, на «автопилоте».

— Ямэ !

Баста в смысле.

Двое явно собираются подождать Ленчика, но он переодевается нарочито медленно, махнув парням развязанным поясом — не ждите, мол.

Они уходят. И тут же из-за кустов выбирается Монах.

— Привет, Леня! — Однако руки почему-то не подает. Сцепляет кисти в замок и трясет над головой.

Ну и ладно. Похоже, сдуру Олеже чего-то по телефону ляпнул, вот и стесняется теперь. Вокруг да около… террорист международный!

— Привет, Володя. Какими судьбами? — Ленчик на время оставляет сумку с вещами в покое и выпрямляется.

— Да вот, шел мимо, вижу — ты работаешь. Остановился посмотреть. А вы как раз закончили…

И в сторону смотрит.

Врет. Мимо он шел, понимаешь…

— Ну что, Леня, как полагаешь, из этих ребятишек толк будет?

Тон у Монаха чуть снисходительный, но Ленчик только улыбается про себя.

— Будет, Володя. Обязательно будет.

И улыбается уже открыто, в ответ на кислую гримасу Монаха.

Конечно, далеко не всем бог таланту отвалил сверх всякой меры. У кого здоровья не хватает, у кого упрямства. Но люди занимаются, из года в год. Старое правило: приходишь сам, уходишь сам. Гнать нельзя. Если человеку надо, значит, мы дадим, а он возьмет, сколько каждый дать-взять сможет. Тот же Димыч, к примеру. Ну не выйдет из него мастера, хоть разбейся! Но, с другой стороны, когда он только в школу пришел — это же были полные дрова! А сейчас… в общем, ничего уже. Хотя и лентяй. И все-таки наш человек.

Монах тоже поначалу таким казался. Приходил, занимался, на тренировках не сачковал, глаза внимательные… А потом — пропадать начал. По другим школам шастать. Из одних его гнали вскорости: им медали нужны, на кой им бесталанный Монах? Другие оставляли, с радостью: еще бы, экий собеседник! Потом, правда, опять гнали; или он сам уходил — на поиски. Все доказать тщился; и добро б себе самому… Вот до сих пор и ищет незнамо что. Так и не понял: не бывает секретов, не бывает волшебных палочек. А бывает только работа, ежедневная, изнурительная, — вот и весь секрет…