Генри Олди - Баллада о кулаке

Он понял, что преподобный Бань — самый опасный человек из всех, когда-либо попадавшихся Змеенышу на пути.

Лазутчик мог утешаться только тем, что он и сам далеко не подарок Яшмового Владыки.

Весь первый день они молчали и шли.

Ночью Змееныш встал — остановились они на небольшой почтовой станции — и нарочито шумно отправился во двор, незаметно прихватив мешочек со снадобьями. К счастью, во дворе оказался укромный закуток, между коновязью и амбаром, так что лазутчик сумел наскоро проделать все необходимые для себя действия и так же шумно вернуться в отведенную им комнатушку.

Он ожидал недовольного ворчания, вопросов относительно того, куда это он шляется на ночь глядя; он ожидал попыток со стороны Баня исподтишка понаблюдать за ним...

Ничего подобного.

Преподобный Бань даже не проснулся.

Весь второй день они молчали и шли.

Весь третий — тоже.

К концу недели их согласились подвезти купцы из Синьганского уезда, везущие в Нинго шелк и ароматные притирания в надежде на хорошие барыши.

— Наставник, — спросил Змееныш со всей наивностью, на какую был способен, присев на край повозки рядом с преподобным Банем, — а когда вы будете меня учить?

Монах ничего не ответил.

А к вечеру неожиданно сказал:

— Когда патриарх Бодхидхарма решил покинуть обитель...

Когда после многих лет, проведенных в Шаолиньской обители, Бодхидхарма решил покинуть Поднебесную, он перед уходом собрал вокруг лучших учеников, дабы выяснить: что же они поняли, учась у него?

Первый ученик сказал:

— Истина находится вне «да» и «нет»; утверждение или отрицание — лишь путь для истины. Учитель кивнул и ответил:

— У тебя моя кожа. Второй ученик сказал:

— Истина подобна взгляду подвижника Ананды на Землю Будды — он увидел ее однажды и навеки. Учитель кивнул и ответил:

— У тебя моя плоть. Третий ученик сказал:

— Истина лежит вне вещей и реальности, ибо они лишь затемняют ее. Лишь дух есть подлинная истина и реальность.

Учитель кивнул и ответил:

— У тебя мои кости.

И наконец последний ученик поклонился Бодхидхарме, улыбнулся и промолчал.

Учитель улыбнулся в ответ и и сказал:

— У тебя моя суть.

...И до темноты преподобный Бань опять не произнес ни единого слова.

А Змееныш думал, что сегодня он узнал про учение Чань больше, чем за всю свою жизнь. Лазутчик никогда не отличался религиозным подвижничеством: с людьми Дао он был даосом, с людьми Будды говорил о прозрении, кланялся и слушал высокомудрые рассуждения последователей Кун-цзы, с крестьянами и простолюдинами возносил мольбы Старцу Шоусину или персиковой метелкой гонял духа морового поветрия — но это была просто смена окраски, как у древесной пучеглазой ящерки.

Истина в молчании, потому что слова...

Всего лишь слова.

Костыли духа.

И та истина, за которой Змееныш явился в обитель; истина о мертвых руках с тигром и драконом, истина о запредельном и нереальном тоже лежит в молчании — в том, о чем не говорят.

И, возможно, даже успели позабыть.

Тайна нелепых поступков и трупных пятен вполне способна уходить корнями в почти тысячелетнее прошлое, когда Бородатый Варвар делал Шаолинь тем, чем монастырь стал; когда учил не доверять словам и знакам, а доверять своему сердцу и «рукам восемнадцати архатов»; когда на предплечьях впервые выжигалось клеймо тигра и дракона, а лихие люди Хэнаня стали предпочитать встречу с отрядом вооруженных стражников встрече с монахом малоизвестной в то время обители; и, наконец, когда тогдашний Сын Неба, прослышав о смерти патриарха, самонадеянно велел раскопать его могилу и вскрыть гроб, но там оказалась всего лишь старая сандалия.

Где окончил свои дни Бородатый Варвар, неукротимый Бодхидхарма, ревностный Пути Дамо, сын раджи Сугандхи?

В Гималаях, где его видели едущим верхом на тигре?

В Стране Восходящего Солнца, где его встречали одиноко бредущим по дороге?

У диких вьетов, уверявших, что именно у них не раз появлялся Святой-в-одной-сандалии?

Какая разница...

«Может, это и есть прозрение?» — подумалось Змеенышу.

— Ты крепче, чем я ожидал, — неожиданно произнес преподобный Бань, одновременно принюхиваясь к просачивавшемуся сквозь ткань аромату притираний. — Девять из десяти юношей твоего возраста и телосложения еще в первый день к вечеру стали бы спотыкаться и на следующее утро запросили бы пощады. Это хорошо.

Повозка остановилась, и преподобный Бань пошел к хозяину постоялого двора договариваться о ночлеге.

А Змееныш смотрел ему вслед и понимал, что видит самого опасного человека своей жизни.

Наутро монах, не вставая с узенькой лежанки, метнул в голову поднявшегося Змееныша сразу два тапка.

И оба попали.

Преподобный Бань остался очень недоволен. В отличие от лазутчика, у которого были причины гордиться собой: тапки мелькнули в воздухе так внезапно и стремительно, что стоило большого труда ухватить за уздечку естественный, нутряной порыв и не дать руке отбить первый тапок, а телу — уклониться от второго. Пусть уж лучше монах будет недоволен, чем задает вопросы: отчего бы это его юный и самый безобидный из всех иноков спутник крепок телом и быстр движением?

У Змееныша был заготовлен ответ и на этот случай, но уж лучше обойтись без него.

Весь дальнейший путь, до самого Нинго, монах учил Змееныша дышать.

Только дышать, не заикаясь об основах Учения или о двенадцати канонических стойках, столь любимых патриархом и наставником Лю. Дышать беззвучно, воображая серебряную трубку вместо гортани; дышать шумно, подобно морскому прибою; дышать, раздувая живот при вдохе и опуская грудь при выдохе; протяжно кричать — купцы, правда, быстренько попросили это прекратить, потому что лошади пугаются; дышать медленно, дышать резко, задерживая вдох, ускоряя выдох, делая паузу в самых неподходящих местах, дышать, дышать, дышать...

Змееныш честно дышал и думал, что если кто и нашел бы сразу общий язык, так это преподобный Бань и покойная бабка Цай. Мигом сошлись бы. И, наконец, они въехали в Нинго.

Глупый чародей подвернулся под руку как нельзя кстати; точно так же, как и желание преподобного Баня подшутить над своим спутником — монах, по-видимому, ничего не делал просто так, и в этой шутке тоже крылся особый, тайный смысл, но... Змееныш понимал, что судьба, иногда благосклонная к лазутчикам, дает ему неповторимый шанс уйти от монаха-убийцы, уйти законно, не подставив под удар собственную шею. Упустить такое? Ни за что!

Тем более что лазутчику кровь из носу надо было встретиться с судьей Бао и предупредить обо всем.

Если бы преподобный Бань видел выражение, мелькнувшее на лице самого безобидного из молодых монахов в тот момент, когда Змееныш вкладывал детский флажок в ласточкино гнездо под стрехой окраинной развалюхи, он бы сильно задумался, прежде чем идти с этим монашком в Бэйцзин, Северную Столицу.