Генри Олди - Баллада о кулаке

— Здесь... здесь был призрак Бодхидхармы!

— «Призрак Бодхидхармы»! — передразнил его Янь-ван. — А то, что на несколько минут ВО ВСЕХ КАНЦЕЛЯРИЯХ НА ВСЕХ СВИТКАХ ИСЧЕЗЛИ ВСЕ ЗАПИСИ, это ты знаешь?! Слава уж не знаю кому, что сейчас все восстановилось!

«Доигрался», — уныло подумал судья Бао.

Однако Владыка уже взял себя в руки. Он как-то странно посмотрел на выездного следователя и вкрадчиво проговорил:

— Впредь я попросил бы вас, уважаемый Бао, если у вас возникнет желание ознакомиться со свитками столь выдающихся людей... и других существ, — сначала посоветоваться со мной. Как вы могли убедиться, это бывает небезопасно.

Судья кивнул, судорожно сглотнув.

— Позднорожденный умоляет о прощении, — выдавил он.

— Поймите: лучше лишний раз побеспокоить меня, чем выпустить на волю что-нибудь такое, с чем вам потом не удастся справиться. Кстати, вам что-нибудь, нужно?

— Нет, благодарю вас, — твердо ответил сянъигун и посмотрел Янь-вану прямо в глаза.

— Ну, как знаете... — пробормотал Владыка себе под нос, и через секунду его уже не было в кабинете.

Некоторое время судья Бао приходил в себя, обмякнув в кресле.

А когда ему наконец удалось собрать разбегавшиеся мысли, среди них обнаружилась одна, ранее лежавшая где-то на самом краю сознания, а теперь благодаря учиненному кавардаку выплывшая на поверхность: «Как там дела у Змееныша? Надо бы посмотреть!» Судья прикинул, что Змееныш Цай навряд ли является столь выдающейся личностью, как Просветленный Учением Бородатый Варвар, и решил, что для него можно и не испрашивать особого разрешения великого Янь-вана.

А потому ничтоже сумняшеся вписал имя Змееныша в свободный квадрат.

Несколько мгновений выездной следователь, понемногу меняясь в лице, наблюдал за возникшей в Адском Оке картиной, а потом тишину канцелярии разорвал его истошный вопль:

— Ли Иньбу! Быстро сюда!

И черт-лоча ворвался в кабинет.

— Ты служил в армии? — удивленно нахмурился преподобный Бань. — Когда? Где?

И Змееныш проклял свой язык.

Дорога складывалась удачно. Нанятая лодка медленно плыла по течению на север, лодочник в неизменной рваной кацавейке сидел у руля и курил трубку, три его помощника суетились с шестами у бортовых перил, а оба торговца — очухавшийся бельмастый и его приятель — вели себя, что называется, тише мертвой иволги. Суденышко оказалось из тех внешне неказистых джонок, в чьем трюме можно спрятать стадо овец и вдобавок тюк-другой контрабандного шелка; на порогах лодка вела себя послушно, не доставляя лишних неприятностей ни лодочнику с помощниками, ни пассажирам. На каждой береговой станции к ним кто-то подсаживался, чтобы вскоре сойти: то спешащий порученец из городского приказа, не раздобывший лошадь у хозяина почтовой станции, то щеголь-шалопай с молчаливой девицей, явно краденой, которую щеголь звал женушкой и заливисто смеялся; то обвешанные торбами и мешками крестьяне окрестных деревень, собравшиеся к родичам или на ярмарку. А как-то раз подсела целая шайка несомненных мошенников с такими рожами, что лодочник выкурил за день четыре полные трубки вместо обычных двух.

Впрочем, это соседство завершилось как нельзя лучше: пройдохи вели себя смирно, косясь на невозмутимого Баня, восседавшего на корме рядом со Змеенышем, и на следующий день сошли на берег, где и передрались меж собой.

И всю дорогу преподобный Бань с рвением соблюдал распорядок монастырской жизни, насколько это позволяли условия. Змееныш недоумевал: действительно ли высший шаолиньский иерарх старается придерживаться традиционного образа жизни или просто выполняет обещание научить уму-разуму юного инока, данное патриарху обители? Тем не менее: подъем в конце пятой стражи — Бань чувствовал это время, что называется, пятками, хотя никаких стражей с колотушками по берегам не наблюдалось; медитация под открытым небом, утренний туалет и неспешный разговор об Учении. И уроки кулачного боя с перерывами на трапезу.

Часа отдыха преподобный Бань не устраивал. А также опускал изучение трав и секретов массажа. Трактовка монахом из тайной службы основ Чань и воинского искусства немало заинтересовала Змееныша. И то: было чему дивиться! Вместо монастырского разнообразия, когда одна проповедь о житии Будды Шакьямуни сменялась другой, парадоксальные вопросы сбивали с толку, а голова и мышцы пухли от обилия «кулаков» — «падающих», «рубящих», «пронзающих», «больших красных», «малых красных», «кулаков ночного демона» и прочих...

В области Учения преподобный Бань ограничивался самыми обыденными разговорами, внешне ни о чем, лишь изредка приводя в пример эпизоды жизни выдающихся людей — и примеры эти почти всегда были такими же обыденными, как и все прочее. Героев, подвижников и поучительных джатак для Баня не существовало. Словно никогда великий Будда не сокрушал Мать демонов, породившую пятьсот бесов, и не делал ее монахиней; словно бодисатва Гуань-инь никогда не разъезжала в женском облике на белом слоне! Вместо этого монах рассказывал примерно следующее:

Известно, что третий чаньский патриарх Сэнцань встретил смерть стоя и с приветственно сложенными руками. Когда через триста лет умирал Чжисянь из Хуаньци, он спросил:

— Кто имеет обыкновение умирать сидя?

— Монахи, — ответили ему.

— Кто же умирает стоя? — спросил Чжисянь.

— Просветленные монахи, — ответили ему.

Тогда он стал прохаживаться туда-сюда и на восьмом шаге умер.

Когда перед Алмазным гротом на горе Утайшань заканчивал свою жизнь преподобный Дэн Иньфэн, он спросил:

— Монахи умирают сидя и лежа, но умирал ли кто-либо стоя?

— Да, бывало, — ответили ему.

— Ну а как насчет того, чтобы умереть вниз головой? — спросил Дэн.

Собравшиеся пожали плечами.

Тогда Дэн Иньфэн встал на голову и умер.

Его сестра-монахиня рассмеялась и сказала:

— При жизни ты неизменно пренебрегал людскими правилами и обычаями и даже в смерти топчешь общественный порядок!

...Змееныш не сомневался: рассказывая ему подобные истории, способные ввергнуть в шок большинство жителей Срединного государства* [Срединное государство — досл. Чжунго, настоящее название Китая.], Бань преследует какую-то свою, пока неведомую цель.

Видимо, ту же цель монах из тайной службы преследовал, ограничив продвижение своего ученика в воинском искусстве всего двумя вещами: дыханием и малым тао «восемнадцать рук архатов» — детищем Бородатого Варвара.

— Восемнадцать рук да восемнадцать ног — это уже будет тридцать шесть, — приговаривал Бань без тени усмешки. — Да на каждой по пять пальцев — всего сто восемьдесят. Да на каждом пальце по три сустава... нет, мальчик мой, этот путь не для нас.