Мартин Гринберг - Дорога Короля

Ночью его случайно нашел один дровосек. Он притащил замерзшего мальчика домой и целиком погрузил в чан с теплой водой, что-то все время приговаривая и сам своим словам удивляясь, ибо то были слова такого странного языка, какого никогда прежде не слышал, хоть и немало поскитался по свету.

В воде мальчик порозовел; видно, благодаря теплу и этой странной молитве жизнь снова вернулась к нему. Однако, очнувшись, он даже не поблагодарил старика. Вместо этого он отвернулся и заплакал. Но плакал он как самый обыкновенный ребенок, и теплые слезы ручьем текли у него по щекам.

— Почему ты плачешь? — спросил старый дровосек.

— Я оплакиваю свою мать и свой ветер, — сказал мальчик. — И еще то, чего никогда не буду иметь.

Снежный мальчик прожил у старика пять лет и каждый день ходил вместе с ним в лес, принося домой хворост и щепки для растопки. Ходили они обычно в южную часть леса; там росли жалкие хилые деревца — вторичная поросль на бывшей вырубке. А вот в северную часть обширных тамошних лесов они не ходили никогда.

— В той части леса королевский заказник, — пояснял старый дровосек. — Все тамошние леса принадлежат самому королю.

— Королю? — переспрашивал мальчик, вспоминая материны сказки. — И я тоже ему принадлежу?

— Как и все мы, простые смертные, — говорил старик, ласково улыбаясь. — Но здесь, в лесу, я просто дровосек, а ты мальчишка-найденыш. И эти южные леса принадлежат нам.

Весной, летом и в начале осени мальчик довольно внимательно слушал то, что говорил ему старик, и охотно помогал ему, но стоило прийти зиме, как он забывал обо всем и слушал лишь голоса, приносимые ветром. Частенько дровосек, обнаружив, что мальчишка стоит голышом на крыльце, силой втаскивал его в дом и усаживал у огня. Согревшись, Снежный мальчик становился сонным и все время молчал.

Старик пытался как-то его развеселить, рассказывал ему всякие истории — о Матушке Крикунье и ее знаменитой перине, о Крестном отце по имени Смерть, о Поющей Косточке, о Молоте Небесном и о том священнике, посох которого зацвел, потому что у водяного духа Никса есть душа. Но мальчик его словно не слышал; он способен был слышать лишь те голоса, которые приносил ветер. Вот только что за истории рассказывали ему эти голоса, он не говорил.

Старик умер в самом конце зимы на пятый год их совместной жизни, и в тот же день мальчик ушел из дома, даже не сложив покойному руки на груди. Он направился в южную часть леса, ибо путь туда ноги его знали сами, но никаких детей зимы там не обнаружил.

Здесь ветер дул не так сильно, да и близившаяся весна уже наполнила соками замерзшие коричневые ветви, и они приобрели чуть розоватый оттенок. В воздухе висела золотистая дымка, а влажная земля под ногами пахла сыростью, молодой травой и новой жизнью.

Мальчик поскользнулся на мокрой земле, упал и заплакал — но не из-за того, что умер старый добрый дровосек, и не из-за того, что и матери тоже больше нет на свете. Нет, он плакал потому, что в очередной раз разминулся с детьми зимы, и знал, что теперь зима наступит очень нескоро.

И вдруг издалека до него донеслись звуки какой-то дикой музыки, похожей на крик. Налетел холодный ветер, и лед так щелкнул у него под ногами, словно выскочила пробка из флакона с нюхательной солью. Широко раскрыв глаза, мальчик вскочил и, не раздумывая, бросился на этот зов.

Он слышал его столь же ясно, как стук башмаков по булыжной мостовой в ночной тиши; зов доносился со стороны королевского заказника в северной части леса, где под густыми ветвями в чаще еще сохранились довольно глубокие сугробы. Снежный мальчик пересек заросший молодым дроком луг и оказался на опушке старого леса; в чаще царил полумрак. Петляя меж высокими черными стволами, мальчик то оказывался в густой тени, то попадал в полосу солнечного света, но шел все время строго на север, словно ориентируясь по стрелке компаса.

Сперва перед ним возникла стена белого тумана, словно копыта лошадей взбили в воздух мельчайшую ледяную пыль, но потом, приглядевшись, он понял, что прекрасные всадники мчатся к нему, а не от него. Все они были на конях цвета облака или снега, и мальчик сразу догадался, что это вовсе не туман, а дыхание, вырывавшееся из ноздрей гигантских белых жеребцов.

— Мой народ! — вскричал Снежный мальчик. — Я ваш! Все вы — мои братья!

И он, скинув башмаки, сбросив штаны и рубаху, нагим и совершенно свободным от всего, связанного с миром людей, бесстрашно побежал навстречу детям зимы.

Впереди всех ехала женщина поистине неземной красоты. Ее длинные волосы были заплетены в сотню белых кос, а на голове красовалась корона, усыпанная бриллиантами и лунными камнями. Ее светлые прозрачные глаза были как лед, а от ее дыхания все вокруг покрывалось инеем. Она неторопливо спешилась, велела жеребцу стоять спокойно, взяла в руки перекинутый через седло плащ, подбитый мехом горностая, и распахнула его навстречу Снежному мальчику.

— О, мой король, — сказала она, и голос ее прозвучал сладкой музыкой, — о, моя единственная настоящая любовь!

И она укутала его своим белым, как облако, плащом.

Когда маленького нарушителя настигли королевские лесники, стрела с белым оперением глубоко сидела у него в груди, однако, что удивительно, крови не было совсем. Он лежал, раскинув руки, на снегу, точно сбитый влет ангел.

— Да это же тот самый мальчишка-дикарь, что у старого дровосека жил, — сказал один из лесников. — Тот недоумок, что вечно хворост и щепки домой таскал.

— Чего ж он тогда в королевский-то лес забрел? — удивился второй лесник. — Неужто не знал, куда идёт?

— Смотри-ка, он ведь совсем голый! И лежит, как новорожденный, в пеленках, — заметил первый. — Ой, да тут и деньги!

В левой руке мальчик сжимал три медяка, а в правой — еще три.

— Ровно в два раза больше, чем платят повитухе за принятые роды, — сказал лесник.

— И вполне хватит, — подхватил его спутник, — на гроб и гробовщика, который ему могилу выроет.

И они понесли Снежного мальчика в деревню, не слыша ни странной музыки, ни голосов, певших ему диковатую осанну.

Чаще всего мы говорим о необходимости сохранять ощущение волшебства, тайны. Эксплицитность, любое точное определение — это враги, а не помощники разума. Магия — занятие весьма достойное и уважаемое, однако же оно требует, — не меньше, чем, скажем, чеканка или резьба по металлу, — упорства и самодисциплины. Я отдал этой профессии немало лет, так что говорю это без малейшей иронии и даже отчасти свысока. Впрочем, только что сказанное отнюдь не является прологом к рассказанной ниже истории; я всего лишь позволил себе немного порассуждать вслух.