Мартин Гринберг - Дорога Короля

А вождь халогов продолжал — причем по-прежнему на вайдесском:

— Сдается мне, что нашему языку вас научила вон та подсадная утка. — Он перевел взгляд на Квелдальфа и заговорил уже на языке халогов: — Кто ты такой и каким образом оказался среди прибывших сюда южан?

— С твоего разрешения, святой отец, я отвечу? — шепотом спросил Квелдальф у Тзумаса, который лишь молча склонил голову в знак согласия. Лишь после этого Квелдальф наконец позволил себе обратиться к вождю: — Мое имя — Квелдальф. Я служу богу Фаосу, как и все остальные.

— Нет! Не «как все остальные», слава богам! — рассвирепел халог. — И что это за имя такое — Квелдальф? Ты что же, раб или женщина, что не имеешь ни второго имени, данного тебе во время обряда посвящения, ни имени отца, которое должен называть вместе со своим собственным? — Он стукнул себя в грудь здоровенным кулаком. — Вот я, например, Скэтваль Быстрый, или Скэтваль, сын Рауда.

— Честь и уважение тебе и твоему семейству, о Скэтваль Быстрый, — поклонился ему Квелдальф. — Ну а я зовусь просто Квелдальф. И этого достаточно. Если тебе угодно так считать, то я действительно раб. Только рабом я стал по собственному желанию — рабом доброго бога Фаоса. Как и все остальные его жрецы. У нас нет никаких иных имен и званий, да они нам и не нужны.

— Ты сам… по собственной воле стал рабом? — Скэтваль невольно выхватил меч из ножен. — И явился сюда, желая сделать рабами свободных халогов?

— Не просто рабами. А рабами доброго бога. Да, я прибыл сюда за этим.

Квелдальф понимал, что смерть стоит совсем рядом с ним. У халогов не было рабов, а вот у вайдессов и рабство, и работорговля процветали. И Квелдальф был самым обыкновенным рабом, пока его горячая и преданная любовь к Фаосу, о существовании которого он узнал уже в Империи, не привела к тому, что хозяин, человек добросердечный, набожный и благочестивый, освободил его и отдал служителям храма.

Квелдальф спокойно встретил гневный взгляд Скэтваля и промолвил:

— Можешь меня убить, если хочешь, господин мой. Я не убегу и драться с тобой не стану. Но пока я живу, я буду прославлять своего бога.

Вождь халогов уже замахнулся было своим блестящим мечом, но вдруг передумал и, откинув назад голову, громко расхохотался. Раскатистое эхо разнеслось по окрестным холмам.

— Ну что ж, молись своему богу, коли хочешь, жалкий жрец! Посмотрим, многие ли северные люди станут тебя слушать! Многие ли захотят по собственной воле навечно заковать себя в кандалы рабства — даже ради какого-то бога!

Квелдальф почувствовал, как горячая волна гнева распирает горло, ударяет в голову… Обладая очень светлой кожей, он знал, что другим его гнев всегда хороню виден. Но сейчас это было ему безразлично. Руки сами собой сжались в неуклюжие, не привычные к бою кулаки. Он сделал шаг к Скэтвалю.

— Не надо! — резко остановил его Тзумас.

Скэтваль, все еще смеясь, отбросил в сторону свой меч.

— Да пусть он подойдет, не останавливай его, вайдесс! Вдруг я сумею вбить хоть какой-то разум в его бритую башку, раз уж он иным способом ума себе не нажил?

— Не надо, святой отец! — повторил Тзумас, в упор глядя на Квелдальфа и взглядом требуя, чтобы тот подчинился и повернулся к вождю халогов спиной. А Скэтвалю он сказал: — Подбери свое оружие, господин мой, ибо во время поединка, участником которого ты станешь вскоре, ты и сам убедишься, что Квелдальф тоже вооружен неплохо.

— Неплохо вооружен? Интересно, чем? — весело оскалился Скэтваль.

— Умением говорить. Словами, — ответил Тзумас.

И улыбка вдруг сползла с лица Скэтваля.

Квелдальф молился прямо на пастбище, почти касаясь сандалиями лепешки коровьего навоза. Насколько Квелдальф знал вайдессов, уже одного этого было бы достаточно, чтобы их взбесить. Однако сам он обращал внимание на коровьи лепешки не больше, чем любой из здешних жалких земледельцев, многие из которых столпились сейчас в поле и слушали Квелдальфа.

Скэтваль наблюдал за ними с опушки леса, окаймлявшего пастбище. Он назвал Квелдальфа женщиной, поскольку тот сказал, что у него всего одно имя. И теперь, словно в отместку за это оскорбление, именно женщины собрались стайкой на поле, чтобы послушать этого халога, непостижимым образом превратившегося в вайдесского жреца.

Когда Скэтваль думал, что этот тип привлекает только женщин, он не чувствовал особой досады: в конце концов, он не мог отрицать, что даже в своем дурацком синем одеянии этот презренный Квелдальф выглядит вполне привлекательно, если не считать бритого черепа. Но даже и мерзкая привычка вайдесских жрецов брить голову вполне могла быть воспринята женщинами как некое экзотическое новшество в облике красивого мужчины, можно сказать идеального северянина. И, судя по страстным вздохам, вырывавшимся порой из груди той или иной женщины, «эти чертовы бабы» именно так и считали!

И Скэтваль злился; но особенно его раздражало то, что там была и его собственная дочь, Скьялдвор! Он видел ее светлую золотистую гриву во втором ряду женщин, собравшихся вокруг Квелдальфа. Где-то в глубине его глотки зародилось недовольное звериное ворчание. А что, если Скьялдвор воспринимает всю эту чепуху серьезно? Как ему тогда избавиться от этого Квелдальфа и остальных южан, когда придет время?

Скэтваль глухо зарычал от бессильной ярости. Нет, дочь, паршивку, следовало бы обручить с кем-нибудь еще года два назад, а может, даже три или четыре! А он, польщенный ее искренним желанием остаться с ним в Большом доме, позволил ей до сих пор гулять на воле. Интересно, какую цену ему придется теперь заплатить за собственное попустительство?

Он прямо-таки слышал, как жестокие, кровожадные боги халогов смеются над ним. Они-то отлично знали, что человеку всегда приходится платить за собственное мягкосердечие. Скэтваль взвыл, как раненый зверь. Неужели боги позволят потеснить себя только ради того, чтобы дать урок ему, Скэтвалю? Да он уже и так выучил этот урок наизусть!

С другой стороны, боги способны на все. Да и сами халоги, желая кому-то отомстить, мстят порой уже ради самой мести, не считая денег и не желая убедиться, что цель действительно оправдывает средства.

Летний ветерок, настолько легкий и приятный, что ему ничего не стоило обмануть человека и заставить его думать, будто такие дивные деньки будут продолжаться вечно, дохнув в сторону Скэтваля, донес до его ушей слова Квелдальфа.

Голос у жреца был красивый, звучный — голос настоящего мужчины. Хотя, с точки зрения прямолинейных северян, Квелдальф, пожалуй, зря воспринял столь изощренную вайдвескую манеру речи: казалось, он каждую мысль берет в руки, подносит к лицу и внимательно рассматривает со всех сторон.