Павел Буркин - Последний Храм

И правда, подозрительно быстро растут и наливаются чернотой вон те облака, а место — хуже не придумаешь. Здесь совсем мелко, кое-где почти к самой поверхности поднимаются скалы. Нет, конечно, ни одна не торчит над водой, предупреждая моряков об опасности. Что-нибудь легкое, вроде малой боевой галеры, у которой осадка в одно копье, прошло бы, не заметив угрозы, только если уж очень не повезет… Впрочем, галерам в открытом море делать нечего, их удел — война в прибрежных шхерах и на реках. А вот для галеона встреча с любой скалой — смерть. В спокойную погоду пройти можно, судоходные фарватеры известны и лоцману, и капитану, но если налетит страшный зимний шторм, галеон будет швырять, как щепку — вполне может бросить и на скалы.

Казуччи поднялся на мостик, прислонив к губам жестяной рупор, принялся отдавать команды. Надо поднять все паруса — и успеть проскочить банку до шторма. Дальше, на глубине — пусть швыряет, темесские корабелы строят суда на совесть, галеон не развалится и не даст течь. Но встретить шторм посреди острых, как клыки, рифов — смерть. Как пришпоренный, галеон стал набирать скорость. Разлетались из-под носа клочья серебристой пены, за кормой появлялись и рассасывались крошечные водовороты. На палубе воцарились шум и суета. Матросы торопливо задвигали пушки внутрь и задраивали порты, готовясь к тому, что судно будут захлестывать гигантские волны. Захлопывались люки на палубах, матросы туда-сюда сновали по вантам. Все, кому не нашлось дела наверху, получили приказание закрыться в каютах и трюме. Только заключенным не надо было делать ничего: они как сидели, закованные в кандалы и прикованные к переборкам, в трюме, так и остались сидеть. Они ничего не знали о надвигающемся шторме, пока качка не стала швырять их, как котят.

Судно шло почти на пределе. Наметанным глазом капитан определил скорость — целых десять узлов. Но велика проклятая банка, даже на десяти узлах ее можно пройти часа за четыре, ведь фарватер не прямой, а виляет, как пьяная шлюха. А то и за все пять, если ветер ослабнет или лопнет один из парусов. А тучи и сами летят, будто пришпоренные. Еще недавно белые барашки на горизонте выросли в заслонившую пол-неба, клубящуюся мглу. В разрывах туч еще мелькало солнце, но оно должно было в любой момент скрыться в черноте наползающих туч. Тоненько и зловеще выл в снастях холодный ветер.

— Спустить паруса! — решился капитан. Не уйти. Остается встретить шторм здесь и положиться на милость Единого. Ветер будет такой, что переломает мачты, как лучинки, сорвет паруса и бросит в море. А то и перевернет корабль. Случаи бывали. — Встать носом к ветру! Задраить люки!

Команда поспела вовремя. Тучи проглотили солнце — и вот уже над притихшим в ожидании кошмара морем воцарился душный мрак. Ветер стих, будто собираясь с силами. Только лениво плескали пока еще мелкие волны. Облака шли таким плотным слоем, что рыхлое брюхо самых нижних скрывало верхушки мачт.

— Ну, сейчас начнется… Отведи нас от рифов святой Раттос…

Новый, пронзительно-холодный ветер завыл в оголившихся снастях. Сперва он был едва ощутим, но быстро набирал силу, и вот уже волны растут на глазах. Здешние шторма быстро налетают, но и быстро стихают. Если удастся пережить первые два часа…

Небо словно раскололось, ослепительная ветвистая молния наискось рассекла небо и исчезла. Миг спустя, как залп тысячи орудий, загремел гром. Волны яростно били в борта, судно то взлетало на гребнях, то кренилось носом вперед и низвергалось в черную бездну, и тогда очередной вал бил прямо в палубу, изо всех сил цепляясь за борта, мачты и канаты, в холодной воде барахтались матросы. Неба и моря не стало — казалось, все смешалось в одну ревущую, заполненную холодной водой бездну, в которой, как щепка в бурном потоке, болтался гордый галеон. С яростным треском повалилась, переломившись почти точно посередине, фок-мачта, завыл придавленный тяжеленным бревном матрос. Первая жертва — сколько-то их сегодня будет?

В трюме было душно, пахло пылью, немытыми телами, потом и рвотой. С будущими каторжанами особо не церемонились, в чем-то даже в тюрьме были вежливее, там раз в месяц даже давали помыться, а женщин и мужчин содержали отдельно. Здесь ни о том, ни о другом не приходилось и мечтать. Странно: вокруг безбрежные просторы воды, а помыться негде. Разве что выведут на палубу ночью, чтобы каторжанин с отвычки не ослеп, окатят ведром морской воды — вот и вся баня. Берегли и лампы, а может, боялись пожара — потому заключенные сидели во мраке. Они даже ни разу не видели лиц друг друга, слышали только голоса. И голоса эти дразнили, оскорбляли, смешивали с грязью. Дотянуться до их обладателей было невозможно: всех приковали к переборкам так, что едва можно было лечь. Да и дотянешься — как во мраке определить, тот это или не тот? А определишь — другая проблема: тут ведь нет вероотступников и почти нет политических — одни уголовники. А значит, убить человека им — почти как самим Рокеттам поесть или оправиться.

— Шторм? — уловив усилившуюся качку, спросил Этьен неизвестно кого. И неизвестно кто ответил (вернее, ответила).

— Шторм в моем сердце, мальчик. Иди ко мне, а не дотянешься сам, так хоть… дотяни. Сам не можешь, так шлюшку свою пошли, я и с девочкой могу.

Супруги Лимары уже знали ее. Шлюха, осужденная за воровство у клиентов — мелочь, в общем-то, но одним из клиентов была какая-то крупная шишка. Словом, ее выпороли на площади кнутом, заклеймили и отправили в Аркот, ублажать солдат. Всю дорогу она отчаянно материлась, и остальные заключенные дружно гоготали. А что еще оставалось делать в дороге. Надсмотрщики тоже приходили послушать, посмеяться, потому ее всего два раза водили наверх пороть. Остальные вели себя спокойнее, но пороли чаще и большее.

Волнение усиливалось с каждым мгновением, судно болтало, днище норовило уйти из-под ног, а стена — качнуться наружу. Ноги скользили на грязном полу, заключенные то и дело падали в кашу из прелой соломы, нечистот и какой-то трухи.

— Шторм, сильный-то какой! — крикнул бывший пират. — Сколько в море ходил, и на бригантине никогда так не болтало, а корабль-то огромный! Эй, стража! Выпустите нас! Уроды, если что, они же сами сбегут, а нас оставят подыхать!

Яростный удар. Треск — и где-то в соседнем помещении раздается плеск воды. Забегали, засуетились матросы, таская и кидая к пробоине мешки. Вода быстро прибывала, она уже плескалась на полу и доставала до коленей. Теперь трюм наполнился криками, забористым матом и визгом, заполошным светом факелов и топотом сапог. Но расковывать каторжан никто не собирался, матросы вообще не обращали на них внимания. Заработал насос — из трюма откачивали воду.