Оленик Виктория - Древо Мира Грез

Эти слова были, будто пощечина. Я выронила нож и едва не расплакалась, но в последний момент проглотила комок слез и затолкала грусть далеко-далеко в сердце — после нее осталось только равнодушный лед, холодная пустота… что ж. Я не знала Нероса, и я потеряла Ханну. Я всхлипнула и подняла голову повыше. Кем бы Нерос ни был, что бы ни случилось — моя слабость останется моей тайной, он не увидит ее.

— Пойдем, любовь моя, — Нерос, не отводя от меня взгляда, наклонился к Ханне и нежно ее обнял. — Пойдем. Я знаю, куда мы отправимся.

— Не так быстро! — Линд поднял руку, но я жестом остановила его. К чему это? Хана не виновата, но она будет сражаться до последнего за того, кого любит: я знала ее, я знала, что так и будет.

Нам придется убить Нероса, чтобы остановить… и Ханну… а я не хочу этого.

Но я найду картину, чего бы мне это ни стоило. Я уничтожу ее, даже если ради этого мне придется уничтожить Нероса. Но не Ханну… и не сегодня. Не сейчас.

Какой-то короткий миг — всего миг — Ханна задержалась на пороге, будто что-то хотела сказать. Но миг прошел, а с ним ушла и Ханна — как и миг, навсегда.

— Мы вернем их, — Линд дернулся вперед, но я не отозвалась и не откликнулась. Равнодушно отвернувшись к окну, я смотрела, как падает звезда. Стремительная, яркая молния, разрезающая небо на две половины: быстро живущая, быстро умирающая. Тоже одна… как и я.

— Пусть идут, — глухо откликнулась я.

Все пройдет, и я привыкну. Рано или поздно. Завтра будет новый день, я обязательно встречу его новой надеждой. Но завтра.

Линд не ответил. Помедлив, он порывисто обнял меня и вздохнул.

— Я сделаю все, что смогу, — он развернул меня к себе, вытер слезу с моей щеки и вышел из комнаты.

И только тогда я разрыдалась — навзрыд, как давно себе не позволяла… опустившись на пол, я рыдала, размазывая слезы по щекам: будто это могло стереть начисто эти несколько недель, будто могло вернуть к жизни Тауру, будто могло вернуть мне друзей! Медленно, неохотно уходила тоска, цепляясь за мысли невыносимо острыми когтями — такие когти есть только у тоски… но она уходила, унося вместе с собой часть меня. Делая меня сильнее.

Кристалл переливался всеми цветами радуги и тихо звенел. Хорошее название — «Воспоминания» — и хотела бы я знать, что на этом «хранмиге» [91] «Хранмиг» — кристалл, который может показать воспоминания человека. Но для этого нужно знать, как этот кристалл открыть: как правило, он реагирует на магию, сходную с магией владельца. . Нерос оставил слишком много вопросов: быть может, здесь есть хотя бы часть ответов?

Я отодвинула кристалл в сторону и подошла к окну.

На улице темнело; медленно и неохотно гасли последние солнечные лучи, и ледяное покрывало синих сумерек опускалось на городок Академии. Стояла тишина, студенты не хохотали и не зубрили свои бесконечные лекции: будто вместе с сумерками в сердца людей проник холод.

Заканчивался первый день скорби по Ории Анари. Я ее не знала, но скорбела — нет, не по несчастной девушке. Я скорбела по Неросу. Его поступок… его ложь… он все равно, что умер для меня. Иногда мне казалось, что лучше бы умер. Лучше бы… не думала, что скажу такое.

Я отошла от окна и крепче сжала чашку в руках — от нее становилось теплее хотя бы рукам, и будто бы через руки могло согреться и сердце. Иллюзия — очередная иллюзия. Некоторые раны не подвластны даже времени.

Если бы все только сложилось иначе, если бы Нерос не сбежал, если бы Ханна не предала меня… где они теперь, что с ними? Я злилась, я переживала, я боялась за себя, за Тауру, за них — боялась, что случится что-то непоправимое — и чувствовала, как мой мир и мое прошлое разлетаются в осколки, рушатся… теперь ничего не осталось под руинами. Ни-че-го.

— Мне от них трудно дышать, — Дзинь хмуро взглянула на меня из-под синей челки и сжалась еще сильнее. — Когда мы их уже сожжем?

— Скоро, — я посмотрела на картины и вздрогнула. Дзинь права — они словно подавляют, тянут энергию… наблюдают. Не просто мрачные, но зловещие. И ведь ничего в них нет — только краски и холст, так почему же от них так тяжело?!

Я отвернулась и хлебнула чаю. Как бы я ни хотела избавиться от картин, еще больше я хотела получить третью картину. Но — увы — я не знала, где она, и это пугало меня больше всего. Одно радует — мои сны больше никогда не будут черно-белыми.

Дзинь права: надо уничтожить картины и как можно скорее.

Тихий стук в дверь прогнал мрачную тишину, и я вдруг поняла, насколько сильно эта тишина действовала мне на нервы.

— Сейчас, — я поставила чашку на стол и поспешила открыть дверь — наверное, Линд. Последний костер сложен, наш долг — проводить Орию. В том числе и мой. Странная вообще-то смерть, странная и необычная: девушка умерла во сне. Если бы не нашли причину, я бы подумала, что… впрочем, чего теперь думать. Все просто и понятно и не все вещи необъяснимы. Осталось в этом мире еще что-то реальное. — Пора?

Линд кивнул, и я, дождавшись фейку, крепко заперла дверь. Глупо, конечно, думать, что Нерос заявится сюда — он наверняка уже где-нибудь далеко за пределами Академии, да и Алигару мы предупредили, что он опасен, — но осторожную кошку мышь врасплох не застанет [92] Пословица — «береженого бог бережет». . Еще раз дернув дверь, я вцепилась в предложенную Линдом руку, как в спасательный якорь. Не люблю все эти костры, мне от них всегда не по себе. А сейчас вдвойне.

— Кем она была? — я поежилась: молчаливые ученики Академии, будто тени, стекались к высокому холму. У каждого в руках горело по свече — единственный источник света в погрузившемся в сумерки городке: фонари сегодня не освещали пространство, и даже луна спряталась за облаками.

Простаки говорят, что мы бездушны, раз так спокойно провожаем тех, кто больше не с нами. Они говорят, что мы жадны, раз не устраиваем прощального ужина, и равнодушны, раз не произносим слов благодарности и сожаления… Иногда, когда я смотрю на простаков, потерявших кого-то, мне кажется, я могу их понять. Им больно — но и нам больно. Просто они верят, что потеряли человека навсегда, мы же ждем ушедшего снова: мы знаем, что встретимся и не раз.

— Одна из сильнейших учениц, — Линд вздохнул и поправил черную мантию. — Была одной из… ей прочили место в Совете.

Я хотела узнать еще больше, но мы как раз дошли до холма, и тихие разговоры совсем угасли. Прощальная песня — единственное, что было позволено — была едва уловимой, но ясной и чистой: нельзя говорить.

В полном молчании мы поднялись на вершину холма и встали в круг. В свете свечей казалось, что девушка только уснула, что она проснется… она была красивой, юной — совсем дитя. Мы все связаны — это была и моя утрата тоже — но если бы я знала ее лично, то было бы гораздо тяжелее.