Олег Кулаков - Найденыш

Братва, как пришла на Рапа, принялась в кабаках трезвонить, хвастаться, а там и так уже все про все знают — слухи, они по морю носятся быстрее, чем штормовой ветер. После этого про Ожерелье среди Сынов Моря байка пошла, что он-де когда-то давно спас дельфина, выброшенного бурей на берег, и тот его за это отблагодарил: показал все скрытые и незнакомые мели и много еще чего в придачу. А капитан себе карту составил. В байку поверили, и к Ожерелью началось самое настоящее паломничество по поводу карты. Ожерелье сначала ржал, но вскоре ему стало не до смеха. Дошло до того, что капитан объявил во всеуслышание: кто, мол, еще раз при нем о карте заикнется, тому он, не сходя с места, собственноручно выпустит кишки наружу. И выпустил разок — нашелся дурак на свою голову. Страсти потихоньку утихли, но и наши постарались, выручая капитана из передряги: стали уверять, что дельфин здорово поранен был и показать успел мало — каких-то пару мелей, — а потом, чувствуя приближение кончины, нырнул и больше не показывался. Умер, стало быть. Про то, что карты нет вообще, не поверил бы никто, а в новую байку поверили. На том все и кончилось. Но все же, когда галеры гнали нас, то смерть и впрямь дышала в наши затылки, а Ожерелье тогда хохотал, стоя на мостике.

Страшным стало лицо Ожерелья. Окостенело оно, лишь провалы глазниц темнели в проступившем сквозь кожу черепе.

— Где он? — спросил Ожерелье и по-волчьи, всем телом, развернулся, отыскивая взглядом мага, увидел, поднялся и пошел к лежащему Зимородку, загребая сапогами песок.

С моря до меня донесся многоголосый радостный ор. Орали наши. У меня ум за разум зашел. Вот и праздничек… Интересно только какой? Змеюга, что ли, ожил и принялся отстраивать «Касатку» заново? В башке моей давно уже катали пустые бочки по булыжникам, и разобрать, что орут, я просто был не в состоянии.

Ожерелье тоже услышал вопли. Он остановился и обернулся к морю.

— Ожерелье! Капитан!

Я распознал в крике голос палубного. Он еще что-то кричал, но пульсирующий гул в ушах мешал мне расслышать его слова. Я повозился в песке и оказался лицом к бухте. На залитом светом луны пляже шевелилась темная масса, быстро увеличиваясь в размерах: ватага приближалась к нам, размахивая головнями в воздухе. Они были все ближе и ближе, и вдруг я узнал того, кто бежал впереди.

— Сова!!! — заорал я, забыв про боль, раскалывающую мою голову.

Они спаслись, все пятеро. Мачта не подкачал: почуял змея и не упустил момента, когда тварь пошла в атаку. Тогда они маханули через борт — этот всплеск я и слышал. Акул бояться было нечего: там, где рыщет, поднявшись из глубин, змей, акул за сто верст днем с огнем не сыщешь. Боятся акулы морского змея.

Кормчий стоял перед Ожерельем мокрый с головы до пят. Он оглянулся на море и махнул рукой:

— Хана «Касатке», капитан. Что делать будем?

Ожерелье не успел ему ответить.

— Надо с фризругами разобраться, — крикнул кто-то из ватаги. — Это из-за них все!

Братва вспыхнула, как сухой трут. Все, чего сейчас жаждал каждый, — это пустить фризругам кровь. Они, ясное дело, тоже не дураки — быстро смекнули, откуда ветер подул, и приготовились защищаться.

— ОСТАНОВИТЕСЬ!

Зимородок сел на песке и несколькими резкими взмахами головы вытряхнул из волос песчинки. Он быстро вскочил на ноги и проворно метнулся, встав между нами и фризругами. На бегу он наклонился, и в его руке оказался посох.

— Боя не будет, — сказал Зимородок. — Уберите оружие.

Братва угрожающе заворчала. Вперед выбрался палубный.

— Уйди с дороги, маг. Не мешай. Ты ничего не знаешь. — Руду покачал мечом. — Они заложили тебя темным магам. И нас в придачу.

Зимородок выслушал палубного и повторил:

— Боя не будет.

Палубный вдруг с громким проклятьем отпрыгнул назад, отшвырнув от себя меч, словно не меч он держал, а гада ядовитого. Руду пятился, отступая от мага. Он оступился, чуть не упал. Его подхватили. Палубный повел круг себя ошалелыми глазами.

— Острога ему в зад… — выдохнул Руду. — У меня меч в кольцо свернулся. Прямо в руке. Я и глазом моргнуть не успел. А он и пальцем не пошевелил.

У фризругов хватило разума, чтобы стоять тихо и не рыпаться. Ежели б с их стороны донесся хотя бы один вяк, то чем бы дело кончилось — сказать трудно.

Зимородок прохаживался между нами и матросней и, вероятно, дожидался, когда распаленные головы поостынут.

Палубный потихоньку пришел в себя. Он сорвал с пояса пустые ножны и с размаха закинул их куда глаза глядят, а потом уселся на песок и принялся изливать душу, проклиная фризругов, магов и дурную свою башку, которая позарилась на жирный кусок. Его молча слушали. Охота воевать пропала — куда уж тут, когда вон он, маг, расхаживает, тыча в песок посохом, сунешься, а он от наглецов мокрые пятна оставит.

Первым не выдержал Три Ножа:

— Будет тебе стонать, Руду! Дались нам эти фризруги. Пусть он с ними сам разбирается.

Палубный посмотрел на баллистера снизу вверх.

— Ты погляди на море, Три Ножа, — сказал он. — Может, паруса увидишь, которые темных магов. Они Зимородку башку свернут, а потом и наш черед придет. Для потехи и в назидание, чтобы в следующий раз не лезли. Те, кто в живых останется.

Три Ножа издал горлом сдавленный звук, а Руду с кряхтением поднялся и огляделся.

— Куда Ожерелье подевался? — спросил он.

— Вон он сидит, — ответили ему.

— Руду! — Орхан это крикнул, по-моему. — Зимородок к фризругам пошел!

— Ну и хрен с ним! — рявкнул палубный.

Подбоченившись, он поджидал капитана, который, услышав свое имя, не торопясь приближался.

— Что скажешь, Ожерелье? Дорого нам достанутся пять тысяч на долю, — хрипло рассмеялся Руду.

— Не обмочись со страху, палубный, — мрачно сказал Ожерелье. — Того и гляди, в штаны напустишь.

Руду осекся, лицо его перекосила обида.

— Зря ты так со мной, Ожерелье, — глухо проговорил он.

Ожерелье вздохнул.

— Зря, Руду, — согласился он. — Ладно, не держи зла. Сгоряча сорвалось.

Капитан расстегнул пряжку пояса, меч его упал на песок.

— Пойду я с магом потолкую, — сказал Ожерелье. — Ждите меня здесь.

— Один пойдешь? — спросил Три Ножа. — Давай я с тобой…

Ожерелье усмехнулся:

— Не надо.

Он повернулся, собираясь отправиться к фризругам, но Три Ножа остановил его:

— Погоди, капитан.

Ожерелье остановился.

— Чего еще?

— Зачем тебе идти к нему? Ты что, ослеп? Не видишь, как он носится со всеми нами и фризругами тоже, словно наседка с цыплятами? Сам придет.

— Знаю, — бросил Ожерелье. — Но все равно пойду. Головню дайте мне, чтоб они видели, что я без оружия. — Он скривил губы в улыбке, больше похожей на оскал, и махнул головней. — Ладно. Ждите.

Костры, запаленные Три Ножа, как ни в чем не бывало продолжали полыхать, облизывая воздух желтыми языками и выбрасывая стайки искр, похожих на светляков. Потерпевшая крушение лодья в их неровном освещении казалась неведомым морским чудищем, зачем-то выползшим на берег и там издохшим, разбросав вокруг себя изломанные в агонии конечности. Валявшиеся вокруг лодьи тюки темнели, как гигантские лужи крови, которые насытившийся песок пляжа не смог заглотить. Зрелище было безотрадным, но не менее безотрадно выглядела бухта. Морской змей, сделав свое черное дело, всплыл брюхом кверху среди обломков «Касатки». И в бухту пришли акулы, привлеченные запахом крови подыхающей твари. Пока акул было немного, но жратвы для них в бухте теперь более чем предостаточно, и сколько их торопилось сейчас попировать — одни боги знают. Косые плавники кружили вокруг змея, постепенно сужая круги.