В Бирюк - Обязалово

— Господине… я… мне… нельзя чтобы мужчины меня касались.

— А я тебя и не касаюсь. Ты ж сама всё сделаешь. И — через тряпочку. Вот тут тоже вытри. И тут. Полотенечком оберни. В ручку возьми. Легонько. Нет, чуть сильнее. А теперь погладь. Нравится? Ты такого прежде в руках не держала? И не видала? И не пробовала? Ну-ну, мне-то врать не надо. Я ж тебя как раз вот этим. Глубоко и сильно. Что глядишь — глазаками хлопаешь? В баньке, когда Марана тебя волчицей одела — помнишь? «Ты — волчица, я — волчок. Вставил в девушку… торчок». Это ты с мужиками да парнями не можешь. А я — не мужик. Я — боярич, господин. Да и вообще — «Зверь Лютый». Позверствуем чуток? А? «Елица-Елицá — драная волчица».

Девушку трясло и колотило. Полуоткрытый рот, распахнутые, полные душевного смятения глаза. И совершенно автономно, чисто инстинктивно, без всякой связки с мозгами, нежное поглаживание моего мужского достоинства.

Я нагло ухмыляюсь и демонстративно показываю глазами:

— Вижу, понравилось, оторваться не можешь.

Она, уразумев, наконец, смысл своих действий, мгновенно покраснела, отдернула руку, прижала её ко рту.

Всё-таки мужики — козлы. Хотя бы по запаху. Даже — мытые. То ли унюхала, то ли сообразила — покраснела ещё пуще, как-то… мучительно. И — бочком-бочком от меня.

— Ну и куда ты собралась? Я же тебя уже всю знаю. И изнутри, и снаружи. Ты вся в воле моей. Что хочу — то с тобой и сделаю. А твой воли только одно — моей воле радоваться или огорчаться. Чем больше ты будешь меня страшиться, тем сильнее будешь зажиматься. И тем больнее тебе будет. Твой страх нынче — против тебя. Я всё равно своё возьму. А ты — мучение себе найдёшь.

Без толку. Слов не понимает, глазищи вылупила, головой трясёт, к стенке прижалась и трясётся. И ведь отпустить нельзя — ещё пуще закостенеет в своих… психах.

Не хочет девчушка «большой и чистой любви». Но ведь свихнётся же! «Мы в ответе за тех, кого приручаем». А за тех, кем владеем?

— Трифа, оставь эту дуру. Пусть у стенки постоит, посмотрит. Иди, красавица, ко мне. Ух ты какая… радость моя.

В отличие от широко распространённых мифов, я просто знаю: большинство мужчин — «белые и пушистые». Нежные, неуверенные, ранимые существа. Особенно — в части секса и денег.

Упрёки, насмешки в этих двух областях — способны довести большинство «супер-героев» даже до слёз. Обычно — горьких и пьяных.

Резкое превышение мужского суицида над женским в возрасте 30–40 лет — от этого. Вдруг приходит осознание: всех денег не заработаешь, всех баб не перетрахаешь. Дальше жить незачем, детские мечты развеялись как дым, жизнь бессмысленна и бесцельна.

Игры втроём, с двумя женщинами сразу — меня как-то… не привлекали. Мужчина в этом состоянии выглядит… не самым умным. Да и вообще, работать на публику… А вот нарваться в самый интересный момент на едкий комментарий… После которого… упадёт и настроение тоже… Такие, знаете ли, бывают циничные стервы…

Да просто: чувства юмора у людей разные. Пока поймёшь, что это она пошутила… Жванецкий прав: «раз — лежать. И два — молча». Но в медицинских целях… Опять же: феодальная обязанность…

Начали-то мы с Трифеной полегоньку. С оглядкой на зрителей. Потом я шепнул ей на ухо:

— Покричи немножко.

Примерно две трети женщин издают в такие минуты звуки не по собственному внутреннему желанию, а для удовольствия мужчины. Этакая акустическая благодарность за романтический вечер при свечах с шампанским. «Долг платежом красен». Точнее — «звучен». А так-то…

Но «её страстные прерывающиеся стоны» — помогают правильному дыханию. Впрочем, Трифена — из оставшейся трети — она и сама любит в голос… А уж после моей просьбы…

У русских женщин — большие красивые глаза. Только нужно показывать… что-нибудь интересное. В какой-то момент Елица не выдержала, закрыла уши руками и кинулась вон из опочивальни. Чуть весь процесс не испортила — ну не слезать же мне вдогонку! Но — рявкнул, она вернулась. Встала у стеночки как я велел: руки за голову, локотки в стороны, пятки и колени на ширине плеч.

Интересно было видеть, как она шевелила губами — пыталась читать молитвы. И сбивалась от стонов Трифены. Как пыталась закрыть, зажмурить глаза. И вдруг распахивала их на очередной звук: «О! Ещё!».

Я, временами, радостно-идиотски поглядывал на неё. Типа: во какой я крутой бабуин! В смысле: бабу — и «in», и «out».

Столкнувшись со мной взглядом, она каждый раз мучительно краснела. Опускала ненадолго глаза. Потом снова впивалась, всасывалась в происходящее. Всем своим вниманием, слухом и зрением, всем существом своим.

Развращение малолетки, детская порнография, совершение сексуальных действий… формулировка: «в особо извращённой форме» — ещё рано? Хотя… что я всё эпохи путаю?! Можно УК РФ… и все аналоги прогрессивного человечества засунуть… ну, куда-нибудь засунуть. Здесь же «Святая Русь»! Здесь все законы 21 века… засовывайте куда и всё остальное… «и почаще!».

Наша довольно выразительная концовка завершилась глубоким, чуть ли не со стоном, вздохом Елицы. Сопереживание у нас в зрительском зале — как у лауреата на концерте Чайковского.

Пребывая, как обычно бывает в такие мгновения, в несколько расслабленном, умиротворённом состоянии, я лениво поглаживал Трифену по вспотевшему бедру и размышлял в слух:

— Может, хватит на сегодня? Ну её нафиг, эту «драную волчицу». Лучше… «завтра докуём».

Какие-то благостные гуманистические мысли о необходимости постепенности, мягкости, а также свободе воли, правах личности, уважении выбора…

Но чувство долга упорно зудело: «Будем лечить или пусть поживёт?».

Обязанности феодала… Не перед сеньором, не перед богом — перед самим собой: твои люди должны быть в порядке. Всё ли ты сделал для этого? Иначе не жди от них верности. Девчушку надо привести к норме. Как сказала Марана:

— Кроме тебя — некому.

И плевать, что я притомился, что мне… лениво. Что чисто внешне Елица… ну, не секс-эппл. Что она ничего не умеет, придётся тратить время и силы на обучение. Да причём здесь это?! Причём здесь моё удовольствие, представление о прекрасном, настроения, желания…?

Обязаловка. Надо исполнить. Будем лечить. Вполне по песне:

Где именно бессмертные души роймя роятся и иммельманы делают… Спешить туда… не будем.

Я энергично соскочил с постели, от чего несколько туманные глаза девчушки тревожно распахнулись и беспорядочно задёргались, и, ополоскиваясь в корыте, мотнул головой:

— Иди, ляг на место Трифены. Трифа, девочка, покажи этой дуре стоеросовой как правильно на спинку падать. А то ведь она сдуру в лесу на ёлку полезет, поколется вся.