В Бирюк - Обязалово

Я, по привычкам своим, скорее не «тонкий». Огородник я: «огород надо копать». Каждый день. И каждый день «в моём огороде» вылезает какой-нибудь… «овощ».

Сижу я как-то вечерком, вправляю мозги Точильщику. Камень на шпиндель надо надёжно насаживать. Я понимаю: силёнок ещё у малька маловато — ну так позвал бы кого. Или приспособу какую… Вваливается сигнальшик и орать:

— Таммма…! Эттта…!! Идут…!! С-с-снизу…!!!

Твоюмать не ругавшись! Опять черти князей русских несут?!

— Не… Эта… Во! Купцы! Рязанские!! С хлебом!!!

Оглушил-то как. А как перепугал! Да я от таких волнений… без всякого прогрессизма дуба дам. Без дерижопля помру.

— Выйди. Подумай — что сказать должен. Постучись. Войди. Скажи внятно, с чувством, с толком, с расстановкой.

С четвёртого раза. Ну, более-менее. Хотя морду кривит и в носу ковыряет.

— Сколько лодей? Сколько людей? Как гружёные? Какое оружие?

— Дык… Ну… Не сигналили.

Всё, блин, терпелка кончалась — завтра начну русских людей русским словам учить. Чтобы они на русском языке… корректно ботали. Внятно и разборчиво. Но — завтра. А пока — команде подъём, брони вздеть, выходи строиться. Ходу, ребятки, будем прошлогоднее дерьмо убирать, новое…изготавливать.

Раньше две здешние общины — «Паучья весь» да голядские «велесоиды» — установили «прочные, взаимовыгодные торговые связи» с группой рязанских купцов-прасолов. Рязанцы таскали сюда барками хлеб по весне и брали товар от общин.

Две маленьких детальки: купцы расплачивались не за взятый, а за прошлогодний товар, и «взаимовыгодные» — это для руководства общин.

Что такое «принудительное кредитование» — я по прежней жизни знаю, сам применял. И не люблю, когда оно ко мне применяется.

Что такое — «откаты начальникам» — тоже проходили. Опять же, цены рязанцев мне… не нравятся. Поэтому разговор будет… острым.

— Ну что, мужи добрые, остренькое-точеное все взяли? Тогда зайдём в Рябиновку и — на разговоры.

Разговоры в веси уже шли. Пока — без мордобоя. Под частоколом селища лежали на бережку четыре здоровых пузатых хлебовозки. Николай, осторожно выглянув через наш борт, сразу выдал числовую оценку:

— Пудов по полтораста в каждой. Стало быть, мужиков — с полсотни. Ты, боярич, эта… осторожнее. Бурлаки драться горазды.

Подошли к бережку, выгрузились без шума и пыли. Аким пока кафтан отряхивал, я уже к лодейщикам подскакиваю. Лежит на песочке мурло невеликих лет, на меня глядит, не встаёт, не здоровается. Ну, мне нетрудно и самому начать:

— Здрав будь, гость лодейный. А чего мешки не носите?

— А ты хто?

— Я здешнего владетеля сынок. Подымайтесь — оттащите лодейки в Рябиновку, в господскую усадьбу.

— Не. Это пусть наш старшóй скажет. А мы дальше не пойдём, мы досюда рядились.

Что сказать? Хоть и мурло, а прав: нечего субординацию нарушать — пойдём искать старшего. Приняв некоторые меры предосторожности.

— Чарджи, возьмите с Охримом луки и вон туда, на высокое место. Ежели лодейщики каверзу какую учудят или вниз по реке сдвинуться — бить насмерть. Как гусей-лебедей. А ты, милок, лежи покуда. Лежи-лежи — не дёргайся.

В селище уже топили бани, резали скотинку и накрывали столы — пусть начальство промеж себя разбирается, а простым бурлакам после похода и отдых нужен. Кому постель мягкая, кому еда сытная, кому баба сладкая. А уж банька да выпивка — всем.

На пустом общинном дворе толклись с десятка два бурлаков. Осматривали пустые амбары да покосившийся кое-где забор, посмеивались. Я на этом дворе пруссов резал, мертвяков рядами выкладывал, а им шуточки…

Столь памятная мне кожаная завеса на дверном проёме. Как тогда оттуда пруссы полезли… А вот и неподъёмная дверь, за которую я спрятался. И ждал, что морда со жвалами выглянет. Стол… В тот раз он был златом-серебром засыпан. А пол — кровью залит… Куда шаг не шагни — везде мне память. Уже из этой, «святорусской жизни».

За столом сидели четверо рязанских прасолов и Хрысь. Пара баб суетилось возле печки, мужики уже чуть выпили и закусили, но крику ещё не было. Хрысь явно обрадовался:

— А вот и владетель наш пришёл. Вот с ним и торгуйтесь. Мы ж теперь — боярские. Он же ж… господин над нами.

Начавшийся, было, выражаемый нестройным хором подвыпивших голосов, ритуал приветствия, был скомкан Акимом. Он тяжело протопал до скамейки, махнул рукой в сторону гостей:

— Охо-хошеньки. Ой, косточки мои болят. Ох и крутит же. Вроде к дождю. Там-то, на Низу — тучи не видали? Ну, стал быть, с другой стороны придёт.

Послушал рассуждения гостей о погодах, о болячках («У моей кумы така ломота в пояснице коли туча с западной стороны. А коли с восточной — мало не пляшет. Вот те хрест святой!»), Покивал. И ткнул пальцем себе за спину:

— Сыночек мой, Ванечка. Вот он цену и скажет.

Четыре окладистых тёмно-русых бороды уставились на меня.

Та-ак. Николай… купец-невидимка. Испарился ещё по дороге:

— Надо… это… глянуть — чего у них тама в лодейках. Ну и… с людьми надо жить… ты пока… это… А я разнюхаю…

Рядом со мною Сухан и Яков. Остальных своих я во дворе оставил. Ежели что… беру купцов в заложники.

— Первое. Хлеб дотащить до Рябиновки. Там и ссыпать.

— Не… С чегой это? Это ещё 4 версты тащить! Не… у нас уговор был — здеся хлеб отдать… а кудой-то… може тебе, детка, хлебушко до Новагорода дотащить? Ишь чего удумал…

— А «второе» — чего?

Вот теперь я начал различать бородачей. Хотя бы одного, у которого хватило ума сформулировать аналог культовой фразы советского кинематографа: «Огласите, пожалуйста, весь список».

— А вторая новость, дядя, в том, что цена на «паутинку» ныне втрое. И плата — вперёд.

Народ офигел. Потом начал дружно выражать. Свои мнения, ощущения и выражения. Кто-то начал вставать:

— Да мы об том и говорить не будем! Уйдём нынче же! Это что ж такое деется!..

Хрысь мотнул головой и две бабы возле печки быстренько убрались за неё. Кажется, будут бить. Мой визави, «списочный умник» тоже начал подниматься.

— Эй, дядя, звать-то тебя как?

— Меня-то? А на что тебе?

— А на то, мил человек, что сыночка моего одни людишки Ванькой-ублюдком кличут, а другие — «Зверем Лютым» величают. Так что — садитесь. В ногах — правды нет. Даже пока и ноги есть. Ну! Сели!

Куда что подевалось: у Акима и спинка прямая, и в голосе старческой дрожи нет. Смотрит прямо и весело. Только руки на столе неживыми лежат.

— Ванечку так величают, за то, что он велесово городище разорил. Так изделал, что ихний медведь, прости господи, богомерзским волховишкам головы поотрывал. А голядь оставшуюся в веру христовую окрестил. Нету теперь того места поганского, пустое оно стоит. А ещё — ведьму цаплянутую вывел. Вот этой палочкой гадине промеж ног — хрястнул, у той хребет и треснул. То-то!