Роберт Сильверберг - Песни умирающей земли. Составители Джордж Р. Р. Мартин и Гарднер Дозуа

Их осталось только восемь, или девять, считая Кирдрика, и Шрю еще не успел попрощаться с мирмазонками, как дайхак прочистил горло — звук получился лишь немногим тише сильного камнепада — и сказал:

— Хозяин, сковавший меня, зловредный ничтожный человечишка, я покорнейше прошу позволения остаться.

— Что? — спросил Шрю. В первый раз за очень, очень долгое время он оказался по-настоящему и весьма сильно изумлен. — О чем это ты говоришь? Остаться где? Ты не можешь просто взять и остаться где бы то ни было. Ты скован.

— Да, Хозяин, — прогрохотал Кирдрик. Руки дайхака сжимались и разжимались, но это уже не выглядело репетицией удушения — он, скорее, теребил в пальцах невидимую шляпу. — Но Хозяин Ульфэнт Бандерооз предложил мне остаться и быть его учеником здесь, в библиотеке, так что, если бы вы меня отпустили — или отдали ему в пользование хотя бы на время, — я был бы рад… Хозяин.

Шрю устремил на него долгий взгляд, а потом откинул голову и расхохотался.

— Кирдрик, Кирдрик… ты ведь понимаешь, ты точно это понимаешь, что подобное будет означать для тебя двойные узы. Ты окажешься прикован и ко мне, и к Ульфэнту Бандероозу, чьи чары, вероятно, сильнее моих.

— Да, — прогрохотал Кирдрик. В его сердитом голосе проскальзывали почти детские просительные нотки.

— Ох, ради всех богов! — фыркнул Шрю. — Ну ладно. Оставайся в этой библиотеке, в восточной заднице мира. Раскладывай книги по полкам… Дайхак, расставляющий книги и зубрящий простые заклинания! Что за нелепость!

— Спасибо, Хозяин.

— Я заберу тебя назад через век или даже раньше, — поспешно прибавил Шрю.

— Да, Хозяин.

Шрю шепотом отдал дайхаку последний приказ и неспешно прошествовал туда, где мирмазонки завершили погрузку разобранных шатров на мегилий. Он поглядел, прищурившись, на непослушных, плюющихся ядом вероломных рептилий и их маленькие, с виду невероятно неудобные седла, за которыми громоздились сумки и оружие. Дерве Корим, которая поправляла последнюю из тысячи застежек, он сказал:

— Ты не шутила по поводу этой эпической чуши с возвращением домой всемером?

Она холодно взглянула на него.

— Ты ведь помнишь, — продолжил он столь же холодно, — что мы сюда летели над морями и океанами?

— Да, — сказала она и затянула последний ремень так, что мегилья судорожно выдохнула, обдав их зловонием своей пасти. — А помнишь ли ты, раз уж потратил века на копание в книгах, — или, может быть, ты не просто так хвастался, будто у тебя там есть летний домик? — что вокруг Великого и Малого полярного морей есть перемычки суши. Потому они и называются морями, Шрю, а не океанами.

— Хм, — уклончиво пробормотал Шрю, все еще хмуро глядя на неуемных, беспокойных, плюющихся мегилий.

Дерве Корим стояла перед ним. Она была в высоких походных ботинках, а в руке держала шоковый кнут, которым то и дело легко постукивала по мозолистой ладони. Чернокнижник Шрю признался самому себе, что находит это в некотором роде волнительным.

— Решайся, если хочешь отправиться с нами, — жестко проговорила она. — У нас нет лишней мегильи или лишнего седла, но ты достаточно худой и легкий, чтобы ехать позади меня. Держись крепче — и не будешь падать слишком уж часто.

— Представляю себе это зрелище, — сказал чернокнижник Шрю.

Дерве Корим начала что-то говорить, но осеклась, схватилась за оттопыренную чешуйку и легко взлетела над мешками, зачехленными арбалетами и мечами в ножнах прямо в маленькое седло. Она сунула ноги в стремена с небрежной легкостью — следствием огромного опыта, — махнула мирмазонкам, и все семь мегилий галопом понеслись на запад.

Шрю следил за ними, пока они не превратились в облако пыли у самого дальнего западного горного хребта.

— Шансов, что хоть одна из вас переживет это путешествие, — сказал он далекому облаку пыли, — ноль минус один. У Умирающей Земли слишком много острых зубов.

Кирдрик вышел из библиотеки, неся вещи, которые попросил Шрю. Он разложил ковер прямо на земле, покрытой сосновыми иголками. «Хороший размер, — подумал Шрю, усаживаясь в центре, скрестив ноги, — пять футов в ширину и девять в длину». Достаточно места, чтобы вытянуться во весь рост и вздремнуть. Или заняться чем-нибудь еще.

Кирдрик водрузил на ковер плетеную корзину с крышкой, где был теплый обед, ведерко с тремя бутылками хорошего вина во льду, накидку на случай, если похолодает, книгу и большой сундук.

— Это какой-то кошмарный оксюморон, — произнес Шрю, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Да, Хозяин, — сказал Кирдрик.

Шрю с сожалением покачал головой.

— Кирдрик, — мягко проговорил он, — я самый глупый человек на свете.

— Да, Хозяин, — согласился дайхак.

Не говоря больше ни слова, Шрю размял пальцы, коснулся полетных нитей старого ковра и запустил его, поднял на восемь футов над землей и заставил ненадолго зависнуть, после чего повернулся, поглядел дайхаку в равнодушные — по крайней мере, такими они казались — желтые глаза, покачал головой в последний раз и погнал ковер на запад, высоко над кронами деревьев, стремясь настичь почти исчезнувшее облако пыли.

Кирдрик недолго смотрел вслед удаляющейся точке, а потом потопал в библиотеку на полусогнутых ногах, чтобы подыскать себе дело — или интересное чтение, — пока не вернется новый Хозяин, Ульфэнт Бандерооз, один или вдвоем с самим собой.

Летом 1960 года я, двенадцатилетний мальчишка, отправился в гости к брату Теду, который был намного старше меня, и к дяде Уолли; они проживали в Чикаго, в дядиной квартире на третьем этаже дома на Норт-Килдаре-авеню, неподалеку от перекрестка с Медисон-стрит. День за днем мы ездили на метро в музеи, в исторический центр Чикаго — Луп, на пляжи Норт-авеню и на те, которые возле планетария, ходили в кино, но иногда днем или, гораздо чаще, вечером я проводил часы в маленькой гостиной Уолли возле открытого окна, через которое в комнату проникали чикагская жара и уличный шум. Я лежал на кушетке и читал Джека Вэнса.

Строго говоря, я перечитал всю громадную коллекцию романов из серии «Ace Double», старые выпуски «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», принадлежавшие моему брату, но наиболее живо мне в память запал именно Джек Вэнс. Я запомнил обширную, одиссейного масштаба «Большую планету» и энергичный темп «The Rapparee» (позднее переименованного в «Пять золотых браслетов»), «Языки Пао» и свое первое знакомство с семантикой, печальное колдовское великолепие «Волшебника Мазириана» (позже ставшего «Умирающей Землей»), а также стилистическое мастерство, которым отличалась «Вечная жизнь» («To Live Forever»).

По большей части причиной такого интереса был стиль. Мой читательский рацион уже тогда миновал стадию строгой научно-фантастической диеты, но хотя мой вкус оттачивался, а литературные пристрастия росли — а ведь к тому моменту я ознакомился не только со стилистическим мастерством лучших представителей жанра, но также с тем, на что были способны Пруст и Хемингуэй, Фолкнер и Стейнбек, Фицджеральд и Малькольм Лоури, а также многие другие, — со мной оставались воспоминания о стиле Джека Вэнса, всеобъемлющем, легком, мощном, лаконичном, насыщенном, о каскадах незабываемых образов, порожденных искрометными диалогами, и все это в сочетании с уверенным и четким напевным ритмом, свидетельствующим об использовании потенциала английского языка на столь высоком уровне, какой только можно себе представить.