Сергей Петренко - Империя

Но вот новые известия дошли — будто видели в соседней деревне, как бандиты украли мальчишку. Всколыхнулась боль понову. Тревожно стало в селе, с удвоенным старанием ищет милиция, с утроенным беспокойством гудит село. Но нет известий…

Шептались на лавочках и во дворах старухи, колюче, немигающе следили их выцветшие глаза из-под платков. И покажется кому-то, что старуха та уже одной ногою в могиле — ан нет, где-то украли, там-то убили, там в семье скандал, меж соседями разлад — все слухи по селу разнесут, получаса не пройдёт, ветхие, еле живые старушки. И снова попрячутся, только из тёмных окошек домов смотрят, примечают, смакуют в уме, как начнут разговор: «А слыхала, Онисья…»

Тут хватились наконец и старика, Димкиного соседа. Тоже ведь пропал, как в воду канул. Вспомнили о нём — и удивились — как это так, столько времени прошло, никто не озаботился, внимания не обратил, что человек исчез. Да вот, оправдываются, очень уж тихо жил старик, незаметно, и так же и сгинул.

Милиция Димку во всесоюзный розыск объявила, лес прочёсывали с собаками, и добровольцы искать ходили, и с вертолёта высматривали, и по радио объявляли…

Нет мальчика. И всё тут.

Не успели затихнуть тревожные разговоры, и люди ещё косились на окна Димкиного дома, как снова поползли новые страхи-охи. Слышно стало в районе, будто то тут, то там шайка хулиганская орудует. Поначалу их принимали за обычных шалопаев — набегут ночью на чей-нибудь двор, проломят палисадник, грядки в огороде потопчут. Но случаи всё чаще стали, всё разнузданней, изощрённей. Бывало, ляжет спать хозяйка, только дрёма подступит — и то ли мыши подполом шарудят, то ли кот по чердаку шныряет. А утром — глядь, во дворе всё поломано, повыворочено, стёкла в сарае побиты, скотина места себе не находит, у кого корова — молока неделю потом нет, кур по всей деревне искать приходится. И так эти безобразия пошли — спасу нет. Гуляет шайка, милиция только руками разводит, ни поймать, ни выследить ночных безобразников не может. Собаки след не берут, у каждого двора не расставишь по дежурному. А вскоре — новое безобразие, в лес сходить нельзя стало. Не то, что ночью — днём запугают человека дикими воплями, да скрипом, да треском, да уханьем, свету белого не взвидит, бегом назад припустит, а из чащи всё поддают, поторапливают.

Дальше — больше. Чертовщина натуральная творится. Было, идут с базара две бабы, судачат промеж собой, в руке по сумке. Дело под вечер, но светло ещё. Одна чует — никак в сумке шевелится кто-то. Глянула — обмерла. Батюшки! Из сумки-то маленький такой, с руками, с ногами, а безобразен — чисто чёрт, и как прыснет прямо на голову ей. Ну, крику было… Бабки визжат, будто свиньи в хлеву, сумки побросали, мечутся, а чертёнок то на одну, то на другую сигает, и не скинешь его никак. Еле-еле избавились, полуживыми домой добрались.

Другой случай ещё диковинней. Из города отдыхающие приехали на «Москвиче», прямо в лес прикатили, не знали, какие тут дела творятся. А погода тёплая, солнечная. Выбрали полянку покрасивее, палатку поставили, магнитофон включили, скатерть разостлали, кресла раскладные вытащили. Развлекаются. Сидели так долго, да вечера веселье, шум. Потом уже в подпитии двое в палатку ушли, спать, третий у костра остался. Вдруг — бац! — на голову ему ветка. Он почесался, ругнулся, ладно. Опять — бац! Тут уже взъярился не на шутку парень, полез на дерево, думает, приятели шутки так шутят. Сейчас, думает, полетят они у меня прямо в угольки.

До половины он на дерево забрался, и — что за чертовщина, в спину кто-то когтями вцепился, будто кошка, только тяжёлый. Закричать хотел, тут чья-то лапа мохнатая рот закрыла. Помутилось в глазах, шлёпнулся он, да прямо на палатку. Крики, драка. Никто ничего не понимает. Еле успокоились, отдышались. Рассказал приятелям парень, как его чёрт чуть не порешил, а те и не знают, злиться, смеяться ли над дураком. Внушили ему, что б и сам с ума не сходил, и других в покое оставил, и снова спать завалились.

А к ночи холодненько стало, осень через половину перевалила, как ни как. Хмель быстро выветривался, один парень очухался, слышит — храпят уж больно смачно рядом. Дай-ка, думает, я ему рот закрою, посмотрю, чего он делать будет. Забрыкается, небось!

Потянулся, нащупал кого-то, да так и обомлел. Лицо… да не лицо! Морда мохнатая, изо рта клыки торчат. Парень из палатки сиганул, и в «Москвич», да поскорее вон отсюда. А приятели его ещё с полчаса в палатке провалялись, а потом уже до города своим ходом дёру дали кроссом.

Да, невиданные дела творились в лесу. Хочешь верь в неё, хочешь, не верь, а нечисть о себе заявляет, и никакими разбойниками не объяснить уже всего. Оно, конечно, сколько-то слухов — брехня, бредни. Понапридумывали, раздули, и не отличить, что правда, а что нет. Оттого и милиция долго отмахивалась, когда приходили люди и несли такую вот чушь несусветную. Но маши — не маши, а меры принимать надо, начальство вон уже обеспокоено. Начальству ведь всё равно, дьявол там у них в лесу угнездился или бандиты отчаянные, иль шантрапа бродяжная, на голову больная. Начальству надо, чтобы народ не беспокоился, чтобы тишина была и порядок. Нельзя народ без защиты оставлять.

И вот, 25 октября, на рассвете по шоссе от города двинулась колонна автомобилей. И в каждом — солдаты. Едут, пыль тучами валит, в грузовиках автоматчики, следопыты с собаками. Кто-то весёлый, кто-то злой. Кто-то будто на забаву едет, а кого зло берёт — дескать, делать больше нечего, только чертей придуманных из болота таскать.

За грузовиками тяжёлая техника ползёт. Бронетранспортёры с взрывниками, бульдозеры. К полудню окружили кордонами нехороший участок. Кое-где деревья повалили, чтобы выходы в соседние овраги перегородить, облегчить работу. Дали команду — рассыпались цепью солдаты, двинулись прочёсывать лес. В тишине шли, птицы не пели, деревья не поскрипывали. Пасмурно. Даже военным не по себе отчего-то. Ждут все — словно враз поверили в необъяснимое. Одного хотят — чтобы скорее что-то произошло, чтобы тишины этой не стало, чтобы врага лицом к лицу встретить.

Наконец — очередь автоматная. Одна, вторая. В разных концах оцепления заговорили АКМы. Командиры кричат в передатчики, требуют объяснить, что случилось, где противник, по кому огонь открыли. А по всему выходит, что у солдат нервы сдали, в пустоту палят.

Приказали — остановиться. Полчаса ждали, полчаса над лесом два ветолёта кружили. Потом вдруг новая команда — уходить всем. Закончить операцию. Что к чему — не понятно, учебные маневры, наверное, были…

Зашевелились люди и техника, вздохнули с облегчением солдаты и командиры. Ушли колонны, рыча двигателями, изрыгая в осенний воздух зловонные выхлопы. Ушли люди, оставили лес в покое. Лишь вывороченные деревья да разорванный гусеницами дёрн с запахом железа, гари, масла и бензина остались на опушках. Снова тихо стало всюду. Ни одна птица не вскрикнет. Пусто. Рано в тот день пришли сумерки в лес.