Елизавета Дворецкая - Лесная невеста

У Зимобора тоже имелась дружина, но он не был готов к мысли, что воевать придется с кровными родичами. Он быстро поднялся с кошмы, шагнул в сторону и исчез в орешнике. Ему хотелось побыть одному.

Избрана прислушивалась, но не услышала его шагов – ни сучок не хрустнул под ногой, ни ветка не хлестнула по плечу. Он будто растворился, и это неприятно поразило ее – не думая об этом, брат все же показал превосходство своего, мужского, воспитания над ее, женским. Но она тут же вспомнила собственный довод: в нынешние времена князю не так уж и надобно лично водить дружину в каждую битву. Змеев двенадцатиглавых что-то давно никто не видел, и враги у кривичей совсем другие – хазарский малик Обадия, например, с деньгами иудейских купцов захвативший власть в Итиле и заключивший под стражу кагана. Что он будет делать дальше? Куда пойдет за данью, чтобы содержать тысячи наемной конницы? Воевать с ним лично смолянскому князю необязательно – ведь и сам Обадия не покинет дворца, а в бой пойдут наемные воины-степняки. Чтобы уцелеть, князю гораздо полезнее думать головой, чем весь день прыгать по двору с мечом и топором.

А Зимобор уходил все дальше, вглубь леса, пока не споткнулся о корягу, прикрытую зелеными хвостами пышных папоротников. На эту корягу он и сел, оперся локтями о колени и задумался. Вспомнилось, как в детстве, еще находясь под присмотром нянюшек, они с Избраной, бывало, делили какую-нибудь игрушку, тянули ее каждый себе и кричали: «Мое! Нет, мое!» Доходило даже до драки. Избрана и в детстве была сильной, решительной и упрямой. Плакала она, только если никак не могла добиться своего. И сейчас еще у Зимобора на подбородке белел тонкий, но заметный шрам, вынесенный из этих детских стычек с сестрой. Как именно это случилось, ни он, ни она не помнили, да Зимобор и не распространялся об этом – пусть принимают за след боевой раны. Но ведь сейчас они делят не игрушку – власть, а это судьба каждого из них и судьба всего племени в целом. Не верилось, что все так всерьез. Но вместо злости и досады на Избрану, вдруг из сестры ставшую злейшим врагом, Зимобор ощущал только злость и досаду на судьбу, которой почему-то захотелось столкнуть их лбами. Почему смерть общего отца непоправимо разделяет их, вместо того чтобы крепче связать продолжателей рода? Весь мир, в котором это происходило, казался неправильным, словно длинный дурной сон. Как будто он зашел, сам не заметив, в Навий мир, где все перевернуто и нелепо, и теперь мучительно ищет дверь обратно в Явь. Где его прежний мир, как в него вернуться?

Когда княжеские дети высаживались из ладей, смоляне встречали их на пристани, но стояли молча, только кое-где причитали женщины. Народ собрался со всей ближней округи, где было разбросано немало весей и все уже знали горестную новость. Осиротевшее племя с надеждой смотрело на тех, кто отныне будет его защитой… но кто именно? Люди неуверенно переводили взгляд с одного из детей Велебора на другого, словно искали того, за кем им теперь следовать и на кого надеяться. Основная тяжесть внимания и поклонения еще не определилась, она была как вода, катающаяся по ровному месту и не знающая, в какой угол течь. Перед смолянами были двое мужчин-воинов и одна женщина, носящая имя прародительницы племени. На Избрану тоже смотрели с ожиданием, и Зимобор отметил про себя: не так-то беспочвенны ее притязания, как кажется.

Еще только подходя к дому, они услышали причитающий женский голос. Тело находилось в бане: обмытый и обряженный в лучшие одежды, покойный лежал на меховых одеялах, его мертвые руки были украшены серебряными браслетами и перстнями – варяжские торговые гости платили такими вещами за проезд по волокам. Но его тело было уже не более чем одеждой, которую душа сбросила и теперь смотрит на нее извне, как любой, сняв платье, стал бы на него смотреть со стороны…

На открытом окошке висело вышитое полотенце, одним концом наружу – именно оно служит прибежищем душе, пока она не нашла дорогу на Тот Свет. На лавке рядом был положен хлеб и стояли две чаши: в одной была сыта, то есть мед, разведенный водой, а в другой просто чистая вода – душе умыться. Здесь же сидели несколько женщин во главе с княгиней Дубравкой. Нельзя сказать, чтобы при жизни княгиня с мужем очень ладили, но княгиня хорошо понимала, в чем ее долг. Ее лицо от плача выглядело смятым, глаза опухли, и голос, когда она шепотом поздоровалась с детьми, оказался сорванным от причитаний.

Войдя, Избрана вскрикнула, бросилась к лавке, упала на колени и запричитала. Зимобор постоял немного и вышел.

Он вернулся поздним вечером, когда княгиня с дочерью ушли. Наступала последняя ночь, которую покойный проведет в родном доме. Горела лучина, почти ничего не освещая. На трех лавках сидели три старухи, по обычаю обязанные «сторожить душу», и пели заунывными тонкими голосами:

Увидев Зимобора, они не прервали пения, и он тихо сел на край лавки возле двери. Подходить ближе не хотелось, и он просто сидел, пытаясь уловить присутствие того, кого в этом теле больше не было.

Отец оставался в памяти как живой, и новая встреча казалась такой близкой, что мысли о ней почти излечивали тоску. Вспоминалась мать, которая теперь соединится с отцом среди цветов Сварожьего сада, где им не будет отравлять жизнь упорная ревность княгини. Зимобор даже чуть улыбнулся в полутьме: его родители ушли туда, где княгиня их не достанет. И надо думать, еще довольно долго.

Зато там с ними будет дед по матери, оратай Кореня. Дед был всегда весел, часто смеялся, на внука-княжича глядел с почтением и восхищением, даже с благодарностью, понимая, что освобождением о дани, почетным положением обязан ему, вернее, его появлению на свет. Корени тоже давно нет, но Зимобор видел его так редко – не чаще раза в год, – что потери почти не ощутил. К тому, что нет больше матери, он привыкал года три-четыре. А в то, что и отец его покинул, он не мог поверить даже сейчас, видя перед собой тело.

Три старухи пели, прославляя душу умершего в его нынешней новой жизни:

Да, у князя Велебора теперь другие дела и заботы. А ведь даже ему не приходилось править такой разоренной землей! Зимобор ужаснулся, впервые отчетливо представив, какая тяжесть дел и забот теперь достанется наследнику. За две голодные зимы население сократилось, а выжившее обнищало, поля истощились, а рубить и выжигать новые у многих родов не осталось сил – не хватало мужских рук для этой тяжелой работы. Скотины уцелело мало, домашней птицы вообще почти никакой! От голода и безысходности многие роды, разорившись и поуменьшившись в числе, подались в разбой на реках – разбойничьи ватаги надо вылавливать, обеспечивать безопасность торговых путей, а для этого опять же нужны дружина, оружие, ладьи, кони. А на какие средства, откуда все это брать, если с разоренного населения большой дани не возьмешь?