Кристофер Банч - Король-Провидец

— Ты вырастешь, — наконец выдавил я. — Мы с тобой будем партнерами. Я позабочусь о том, чтобы с тобой ничего не случилось.

— Обещаешь?

— Обещаю.

В полночь я обошел часовых, сменив стражу, а затем решил, что пора немного вздремнуть. Я попросил начальника караула разбудить меня, когда наступит время очередной смены.

Ветер завывал еще громче, чем прежде, и снег густо устилал промерзшую землю. Я поискал местечко, где прилечь, и чуть ли не с завистью подумал о людях, которые спали в повозках или под ними. Наконец я лег, плотно завернувшись в плащ и одеяло. Не помню, как моя голова прикоснулась к седельной сумке, которую я пристроил вместо подушки.

Воздух благоухал ароматами апельсиновых цветов и тамаринда. Я раскинулся на шелковых подушках в одной набедренной повязке, ощущая, как плавучий дом мягко покачивается на волнах. Казалось, на озере нет ни одного другого судна. Зеркало воды отражало пронзительную голубизну неба. Теплый летний ветерок ласкающим движением прикоснулся ко мне и унесся дальше.

Почувствовав легкую жажду, я взял кубок с подноса, стоявшего рядом со мной, и отхлебнул холодного пунша с восхитительным смешанным вкусом персиков и клубники.

Жакоба лежала на подушках с другой стороны. На ней не было ничего, кроме блузки без рукавов и радужных панталон из материала тоньше, чем шелк.

Она наклонилась ко мне и медленно развязала узел моей набедренной повязки. Мой напрягшийся член поднялся навстречу ее пальцам. Она наклонилась, быстрым движением облизнула головку языком... прошлась по всей длине... взяла меня в рот...

Пульс молотом забился у меня в висках.

Она проворно встала, развязала желтый шелковый шнур, удерживавший ее панталоны, и вышла из них, когда они упали к ее ногам.

Жакоба опустилась на колени над моими бедрами. Я выгнул спину, и ее пальцы направили меня в ее влажную глубину. Она застонала. Ее руки, все еще державшие шнур, скользнули по моей груди. Она приподнялась, опустилась, снова приподнялась. Вместе с этим она неторопливо обматывала шнур вокруг моей шеи и затягивала его. Ее голова откинулась назад, она хрипло вскрикнула от наслаждения.

Во Вселенной не осталось ничего, кроме моего члена и восхитительного ощущения шелкового шнура, сдавливавшего мне горло. Радость волной поднималась во мне, и я открыл рот, чтобы закричать...

...пронзительно закричал ребенок. Лицо, склонившееся надо мной, было бородатым, искаженным злобной радостью. Кровь ударила мне в виски. Я видел лицо так, как будто смотрел на него через длинный, темный тоннель. В следующее мгновение я выбросил ногу и пинком отправил Товиети в сугроб.

Он встал, нашаривая рукой нож, висевший у него на поясе. Мой кулак врезался ему в лицо, затем я нанес рубящий удар ребром ладони по его переносице. Он закричал и упал, разбрызгивая кровь и хрящи. Я повалился на него сверху, и мой жестко выставленный локоть сокрушил его гортань. Откатившись в сторону, я выхватил меч из ножен, но мой противник уже умер.

Лагерь наполнился стонами и воплями. Я видел смутные силуэты убегавших людей. Вспыхнули факелы, осветившие лишь метель, бушевавшую вокруг нас.

Шнур Товиети все еще свисал с моей шеи, и теперь я чувствовал жгучую боль от его прикосновения.

Я выбежал в центр кольца повозок и приказал трубить сигнал тревоги. Вскоре из темноты появились сонно моргавший Тенедос и видневшийся у него за спиной Карьян.

Но Товиети исчезли.

Шестеро моих солдат были убиты на своих постах. Не знаю, как Товиети сумели незаметно подкрасться к часовым, расставленным попарно, и прикончить их, не подняв шума. Затем они пробрались в лагерь, и началась резня.

Погибло десять беженцев. Восемь, включая месячного младенца, были задушены, двое других заколоты во сне.

Не обращая внимания на плач и причитания, я отвел Тенедоса в сторону.

— Что случилось с вашей магической защитой? Разве вы ничего не почувствовали?

— Ничего, — хмуро ответил Провидец. Его лицо омрачилось. — Моя магия должна была сработать... однако не сработала. Не знаю, почему.

Меня передернуло от гнева, но затем здравый смысл взял свое. В конце концов, чем ремесло Тенедоса отличается от солдатского? И солдаты, и чародей — всего лишь люди, и их искусство несовершенно.

Мы собрали тела и приготовили их для погребения. Земля сильно промерзла, поэтому я приказал специально выделенному наряду собрать камней для постройки надгробия.

Мы разожгли костры и попили чаю. Я снова увидел Жакобу, намазывавшую маслом куски черствого хлеба. Она отложила свой нож и подошла к нам.

— Я так и не поблагодарила вас, — сказала она.

— В этом нет необходимости.

Жакоба немного помолчала.

— Когда... когда они пришли, ты снился мне, — еле слышно прошептала она.

Боюсь, я покраснел, хотя она вряд ли могла разглядеть это в темноте.

— Я, э-ээ... ты тоже мне снилась, — наконец пробормотал я.

— Мы лежали в большой лодке, — мечтательно продолжала она. — Вдвоем на озере. Наверное, это был один из тех плавучих домов, о которых я читала в Юрее.

Она замолчала. Я был настолько потрясен, что не мог подобрать слов. После долгой паузы Жакоба посмотрела мне в глаза.

— Возможно... может быть, если мы выживем... — внезапно она отвернулась от меня и вернулась к своей работе.

На следующее утро метель усилилась. Ледяные стены Сулемского ущелья смыкались над нами, и ветер упрямо задувал с севера.

В тот день хиллмены четырежды нападали на нас — двое или трое бандитов выскакивали из укрытия, хватали человека или вещь, которая им приглянулась, и исчезали. Мы не могли расставить солдат через каждые пять футов, поэтому противник не понес потерь.

Колонна очень растянулась, несмотря на усилия эскадронного проводника Биканера и уланов Третьей колонны в арьергарде, подгонявших людей бранью и угрозами. Я ездил взад-вперед вдоль длинного каравана, пытаясь подбадривать штатских; когда кто-нибудь из них начинал терять силы, я позволял ему или ей некоторое время ехать верхом на Лукане, а сам шел рядом. Кролик и другие сменные лошади уже везли больных, раненых и стариков, и тем не менее многие беспомощные люди шли пешком. При каждой атаке бандитов мы несли потери, и раненые отправлялись в повозки, постепенно вытесняя тех, кому не следовало бы идти пешком.

В тот день я усвоил еще один урок. Я презирал женщин, привезенных в обозе КЛП, считая их обычными шлюхами, но именно они выхаживали больных и раненых, облегчали последние минуты умирающих своей нежностью и милосердием.

Мы остановились на привал за час до полудня, но прошел еще час, прежде чем последний из отставших доплелся до лагеря.

Я мог реорганизовать пехоту и послать ее на защиту колонны беженцев, но тогда бы я лишился половины своих бойцов, и мы остались бы без прикрытия в центре. Наилучшее, что я мог сделать в таких обстоятельствах, — приказать уланам Второй и Четвертой колонны спешиться, и использовать своих лошадей для перевозки слабых и больных. Если нас атакуют, они успеют высадить людей, вскочить в седла и построиться. Глупо, разумеется — потраченного на это времени хиллменам вполне хватит для бегства — но я просто не мог смотреть, как люди, которых я взял под свою защиту, ложатся и умирают на дороге.