Кристофер Банч - Король-Провидец

Мы находили восхитительные местечки для уединения — от прибрежных хижин до заброшенного замка, так глубоко запрятанного в лесу, что все почти забыли о его существовании. Мы любили друг друга в мшистых лощинах и на зеленых лужайках. Даже в самом городе имелись укромные места, вроде чудесного маленького розария в центре Манко-Хит, куда, по-видимому, не заходил никто, кроме нас.

Как правило, мы встречались днем; вечерние и ночные встречи по ряду причин были гораздо более сложной задачей. Несмотря на то, что граф Лаведан часто находился в отъезде, я больше не собирался посещать особняк, несмотря на заверения Маран, что слуги не будут болтать. Разумеется, она тоже не могла прийти ко мне в казармы: это не только противоречило уставу, но и развязало бы языки многочисленным сплетникам, считавшим себя офицерами.

Это было золотое время, медовое время. Мне хотелось, чтобы оно длилось вечно.

Но оба мы знали, что рано или поздно этому придет конец.

Наш роман едва начался, когда Великая Конференция рухнула под собственным весом. В листках новостей сообщалось, что «на ней были обсуждены важные вопросы, и следующее совещание состоится в ближайшем будущем». Лидеры провинций собрались на последний банкет, сердечно распрощались и разъехались в разные стороны.

Но по улицам гуляла молва, что Конференция превратилась в арену острой политической борьбы и закончилась полным провалом.

Тенедос обладал более исчерпывающей информацией, которую он, по моему предположению, получил либо от Махала, либо от Скопаса. Как и ожидалось, главной проблемой стал Чардин Шер, который вел себя так, словно являлся полноправным членом Совета Десяти, а не его подчиненным.

Атмосфера накалилась до предела, когда Махал, без сомнения, с подачи Тенедоса, начал настаивать на решении вопроса о Спорных Землях. Чардин Шер заметил, что, поскольку существуют неоднократные исторические прецеденты присоединения земель к Каллио, он предлагает именно такой путь для исправления ситуации.

— Я могу с уверенностью утверждать, что таким образом мы сможем навсегда усмирить их, — добавил он.

Бартоу клюнул на наживку и спросил Чардин Шера, почему он так уверен в этом.

— Потому что при наличии сильного лидера, преисполненного решимости заставить этих варваров уважать закон и готового подкрепить свое намерение всеми возможностями, имеющимися в его распоряжении, эти проклятые хиллмены перестанут быть шипом в боку Нумантии, как продолжалось в течение многих поколений, — Чардин Шер особенно выделил последние слова, и Бартоу начал закипать от гнева.

Потом Чардин Шер сказал, что Совету Десяти следует обдумать вопрос, давно беспокоящий другие провинции: почему такая огромная страна управляется только уроженцами Никеи? Фаррел ядовито осведомился, есть ли у Чардин Шера лучшее предложение. Тот ответил утвердительно: Совет Десяти нужно немедленно изменить таким образом, чтобы его члены представляли все провинции Нумантии.

Его слова оказались зажженным фитилем, поднесенным к бочке с порохом. По словам Тенедоса, за этим последовало бурное выяснение отношений, в котором обе стороны не стеснялись обмениваться такими выражениями, как «слабоумные» и «предатели».

— Так что же это означает в конечном итоге? — поинтересовался я.

— Это означает, что Чардин Шер вернется домой под бурные аплодисменты своих соотечественников. Он с честью выстоял против никейских лицемеров и даже посрамил их. Затем он начнет потихоньку собирать свои армии и, возможно, заключит союз с некоторыми провинциями, недолюбливающими Никею и Совет Десяти.

— Война?

— Нет, по крайней мере, не в ближайшее время. Но начнутся пограничные инциденты, подтверждающие, что Чардин Шер подтягивает к своим рубежам сильную армию. А потом... а потом он задумается о походе на Запад.

Но Тенедос ошибался. Чардин Шер оказался гораздо более тонким стратегом.

Я взглянул на большую картину и уже собирался было пройти мимо, но Маран неожиданно спросила:

— Что ты о ней думаешь?

Я внимательно посмотрел на картину, не вполне представляя, что от меня хотят услышать. На ней был изображен огромный замок, расположенный на скалах над рекой. Я насчитал пять этажей в главном каменном особняке с остроконечной крышей. Со стороны реки возвышались две квадратные башни, а с другой стороны, насколько позволяла видеть перспектива, одна круглая, меньшего размера.

Справа раскинулся тенистый парк, куда въезжала пышная кавалькада всадников, слева — небольшая деревня, над крышами которой курились едва заметные дымки. В спокойных водах реки покачивалась маленькая лодка с ливрейным лакеем на веслах, а на корме сидела юная девушка, одетая в розовое.

Я попытался пошутить:

— У короля, построившего этот замок, было очень неспокойно на душе, или он имел очень могущественных врагов.

Маран хихикнула.

— На самом деле, и то, и другое. Но прошу вас осторожнее подбирать слова, сэр. Взгляните внимательнее на табличку.

Я последовал ее совету и выругался про себя. Опять я ляпнул глупость, не разобравшись, что к чему. Латунная табличка гласила:

"ИРРИГОН, РЕЗИДЕНЦИЯ СЕМЬИ АГРАМОНТЕ.

ДАР МУЗЕЮ".

Одно дело — думать о богатстве человека, и совсем другое — видеть это богатство в действительности. Хотя я знал об огромном состоянии Аграмонте и видел особняк Маран в Никее, но созерцать такое грандиозное строение и понимать, что оно принадлежит одной семье... это было для меня слишком.

Маран указала на девушку, сидевшую в лодке.

— Это моя мать. Картина была написана вскоре после того, как они с отцом поженились. Ей было всего лишь четырнадцать лет.

— Там ты и выросла?

— В основном там, хотя проводила достаточно времени в других наших поместьях.

Я снова изумился и подумал о том, сколько нужно людей, чтобы содержать такую махину.

— Должно быть, в детстве тебе было очень интересно бродить по дому, — заметил я. — Фамильные призраки и все такое?

С Маран произошла одна из тех неожиданных перемен настроения, к которым я только начал привыкать. Она внезапно стала очень серьезной.

— Интересно? Пожалуй, для светской беседы сойдет. Но на самом деле моя жизнь там была адом.

Маран невидящим взглядом посмотрела на картину.

— Да, — повторила она. — Сущим адом.

Через час мы прикончили остатки еды, принесенной нами для пикника в парке за музеем. Я сделал очередное открытие: в культурных местах никому не приходит в голову мысль о запретных связях. Поэтому мы время от времени встречались в музеях, галереях или на концертах. Убедившись, что за нами никто не следует, мы отправлялись в другое место, где могли побыть наедине. Хотя в те дни я мало интересовался окружающим, мое светское образование постепенно начало приобретать некий лоск.