Наталья Колесова - Король на площади

Он беспокойно поменял положение ног и приказал себе думать о чем-нибудь другом. Не хватает еще, чтобы художница, умеющая отражать тайные мысли и натуру человека, изобразила его одержимым похотью!

Итак, Милена узнала ведьму с рисунка. Само по себе это ни о чем не говорит, колдовскими услугами пользовались и будут продолжать пользоваться всегда. Напустить на нее Эрика или, по старой памяти, поговорить самому? Милена безрассудна, но лишь до определенного предела, с чего бы она ввязывалась в заговор против короля? Он хмыкнул: ну разве что положение короля пошатнулось до такой степени, что Милена сочла разумным перейти на сторону будущего победителя. Но ему об этом ничего не известно, так что…

О гибели каких-либо колдунов и ведьм также никаких известий пока не поступало. Однако основная тройка бывших членов Магического совета, смиренно ушедших на подневольный покой, что-то давненько уже не появлялась на глаза: кто отправился на августовскую охоту в Черные горы, кто навестить больную тетушку в соседнее королевство… Кто и вовсе засел в библиотеке и в лаборатории, время от времени сотрясая замок до основания магическими взрывами и вспышками. Где они находятся в данный момент на самом деле — вот в чем вопрос.

Как же хочется тряхнуть стариной, отправиться на поиски и расследование самому! Да только к ногам привязан неподъемный груз долга.

Хотя и в привязанности к одному месту тоже имеются некоторые приятные моменты, решил он, созерцая художницу. Не подозревающий о его мыслях «приятный момент» скомандовал:

— Кароль, а теперь поднимись и подойди к окну!

— Ах, ну вот вы где наконец!

Я подняла глаза на знакомый голос. Передо мной, подперев кулаками стройный стан на манер рыночной торговки, стояла дама Милена. За ее плечом улыбался какой-то светловолосый молодой мужчина. Я так удивилась появлению каролевской подружки, что даже не сообразила поздороваться; для Милены же все правила вежливости были излишними.

— Я ей сказала, что желаю посмотреть остальные картины, а она — фьють и улизнула! Работает, видите ли, на площади!

— Некоторым из нас приходится трудиться в поте лица, чтобы заработать на хлеб насущный, Милена, — сказал мужчина, отстраняя фыркнувшую даму и протягивая мне руку. — Олаф Линдгрин, к вашим услугам.

Я машинально подала ему испачканную красками руку: к чести Линдгрина, он пожал ее почти без заминки.

— Милена хвалила ваш стиль…

— Олаф — известный ценитель и собиратель картин, — вставила та.

— …и я вижу, что она не преувеличивала, — продолжил Олаф, осматривая стоявшие на крыльце картины. — Вы специализируетесь на маринистике?

Я растерянно вытирала руки тряпкой.

— Ох, нет. Собственно, у меня нет особой специализации…

— Ей неплохо удаются портреты!

Чтоб ты провалилась со своим снисходительным тоном!

— Да, вижу. — Олаф присел на корточки, перебирая прислоненные к стене картины. — Вы обучались во Фьянте?

— Да, — призналась я.

— О! — прокомментировала Милена.

— То-то ваша манера рисования мне кажется знакомой. — Вскинул глаза — светло-карие, теплые. — Вы можете подвезти остальные работы ко мне? Я снимаю помещение неподалеку от Королевской галереи. Хотелось бы посмотреть остальное и, если мы сойдемся в цене, приобрести некоторые картины для своей коллекции или последующей перепродажи.

Я посмотрела на него. На Милену — та выглядела невыносимо самодовольной — и сказала осторожно:

— Ну что ж, давайте попробуем.

Эмма просто сияла, когда рассказывала ему о встрече с Линдгрином. Он слушал, в нужный момент задавал вопросы и удивлялся. И был доволен собственной выдумкой. Гордая волчица Эмма не желает принимать его помощь напрямую? Тогда она получит ее косвенно — через Милену, которой он настоятельно посоветовал свести художницу с коллекционером.

— Так Линдгрин все-таки купил у тебя какую-нибудь картину?

Эмма приняла скромный вид, но улыбка трепетала на ее губах и прорвалась вместе с триумфальным возгласом:

— Три! Кароль, он купил у меня аж три картины!

— Вот как?

Запрокинув голову, Эмма закружилась по мастерской, повторяя-напевая: «Три картины, три картины!» Впервые он видел ее такой по-девичьи беззаботной и радостной. Поддразнил:

— Что, известные коллекционеры покупают у тебя картины впервые, а?

Эмма докружилась до эркера. Остановилась и улыбнулась своей медленно расцветающей улыбкой.

— Покупали, и не раз. И во Фьянте. И после. — Она прижалась лбом к стеклу. Помолчала и, наклонив набок голову, взглянула на него одним глазом. — Но знаешь, Кароль… Я ведь однажды переставала рисовать. Пару лет не брала в руки ни кисть, ни карандаш. А если брала, то вскоре откладывала.

Он попытался представить такую Эмму — без вечных ее мольбертов, красок, угля. Эмму, не замечающую великолепие заката и красоту сорного цветка у дороги. Не видящую прекрасного в уродстве.

Не сказавшую ему однажды: «Ты — сын сумерек, Кароль».

Не смог.

— После смерти твоего мужа?

— Нет. Во всяком случае, не сразу… Сначала потускнели цвета. Потом однажды я взяла в руки карандаш и… отложила. Впервые не захотела рисовать. Как-то это все вдруг показалось скучным, ненужным. Бессмысленным. И мир стал серым.

Эмма прерывисто вздохнула, и он вдруг понял, что художница впервые кому-то об этом рассказывает. Если у певца отнять голос, переломать музыканту пальцы, а у него самого отобрать его… «сумеречную» половину жизни, наверное, все они будут чувствовать то же самое.

— Понимаю, — промолвил он.

Женщина вновь покосилась на него, кивнула.

— Да, кажется, понимаешь. Мать думала, я так тоскую по Пьетро. Отец о Пьетро не знал, поэтому ругался, что послал учиться дочку за границу и она привезла новомодную среди тамошних девиц «и-по-хондрию», а то и вовсе настоящую лихоманку. Поэтому сначала меня лечили, чуть не залечили до смерти, а потом отец взялся за меня всерьез, — она слабо улыбнулась, — по-волчьи.

— Ты меня пугаешь! — он шутливо поежился.

Эмма улыбнулась — уже озорно.

— Подъем задолго до рассвета, обливание ледяной водой, зимой купание в проруби, уход за скотиной или вперед на рыбачью шхуну, тащить сети… а в непогоду — будьте любезны в общинный дом на боёвки! Ну, знаешь — ножи, мечи, кулаки, подсечки…

Эмма заметила его невольный оценивающий взгляд и усмехнулась:

— Поверь, я была тогда куда суше и крепче, это сейчас жирком обросла… Не скажу, чтобы все это действительно прогнало мою… ипохондрию, но бессонница точно ушла безвозвратно. Да и времени на всяческие переживания и воспоминания просто не хватало. А потом я однажды заметила, как прекрасен рассвет. А потом взяла в руки кисть — и всё ко мне вернулось! Кароль, не знаю, была ли я когда-нибудь так счастлива!