Анна Чеблакова - Смерть волкам (СИ)

Зал потрясённо молчал. Кривой Коготь выдержал паузу и продолжил всё так же громко и звучно, но чуть более задушевно:

— Если бы вы знали, как на Луне красиво. Она светится серебром — это потому, что на ней серебряный песок. Там никогда не бывает холодно или больно. Там живут наши волки, там живёт наша сила.

Он видел, что для новичков его слова слишком невероятны. Надо было подождать, дать им подумать над этим, чтобы это укоренилось в их головах. Поэтому он незаметно свернул речь и вскоре распустил волков.

Ему не о чем было волноваться — его слова падали на благодатную почву. Чем дальше, тем больше оборотней проникались ими и верили им, и жаждали наступления прекрасного и безоблачного «завтра», ради которого терпели трудное и мучительное «сегодня».

А оно действительно было трудным, страшным, безнадёжным. Кривой Коготь постоянно говорил о том, что оборотней убивают люди, но и в стае тоже убивали. Преступления совершались и здесь: то кто-то погибнет в драке, то женщина специально вызовет у себя выкидыш, то кто-то попытается сбежать, а то — и это считалось самым страшным проступком — произойдёт покушение на вожака. Вид казни был только один: приговорённого сначала страшно избивали, а потом сбрасывали ещё живым в пропасть.

Тальнар, разумеется, в круг посвящённых в план Когтя не входил. Он выполнил первую часть своего задания, провалил вторую и теперь был своему вожаку не нужен. Должно быть, Кривому Когтю доставляло удовольствие видеть, как быстро Тальнар теряет остатки мужества, превращаясь в подобие покорной скотины. Кривой Коготь нимало не беспокоился о том, что несчастный юноша сбежит: он прекрасно знал, что Тальнару некуда идти, а даже если и было куда, он всё равно не ушёл бы.

В день, когда Тальнар узнал о смерти Веглао, он приговорил себя без права на амнистию и смягчение наказания. Он бродил по подземелью и горам, безропотно выполнял свои обязанности по охоте и собиранию хвороста, спал с Заячьей Губой. Иногда по ночам он обнимал её, сонную, и она счастливо льнула к нему, точно мотылёк, радующийся теплу и свету. Он по-своему привязался к ней, но не чувствовал ничего, похожего на радость, когда она смотрела на него со счастьем, нимало не красившим её изуродованное личико. Точно такое же счастье было когда-то на лице Веглао, когда она танцевала с ним, а воспоминания о Веглао не доставляли ему никакого удовольствия.

В пещерах было темно, душно от недостатка свежего воздуха и холодно от вековых нагромождений камней. В затхлом и спёртом воздухе стоял едкий запах человеческого тела, дыма, горелого мяса, а после полнолуний — ещё и крови. И потому Тальнар не любил их. Ему быстро опротивело то, что осталось от былого величия этого города, имя которого исчезло из памяти людей вместе с именами тех, кто вырубал в скале эти коридоры со сводчатыми потолками, залы с восьмиугольными колоннами и маленькие комнаты. Он проводил там ровно столько времени, сколько было нужно — приходил туда лишь для сна и еды, и, конечно, чтобы послушать речи Кривого Когтя. А в оставшееся время от работы (а часто и вместо неё) он уходил бродить по горам.

Горы были невероятно, невообразимо старыми. Они возникли в незапамятные времена, когда вся планета была покрыта морем — вылились лавой из огромной трещины в лопнувшей земной коре и застыли в холодной воде языками каменного огня. Они стояли незыблемыми сотни тысяч лет, и теперь, когда море отступило от них далеко-далеко, медленно умирали, каждый день проигрывая битву солнцу, ветру и пыли. Скалы покрывались трещинами, в которые забивался песок, и потом эти трещины становились всё шире и шире, и от скал отваливались куски сухой и колючей породы, падали вниз, разбивались с ужасающим треском, преграждали русла жалких речушек. Камни эти крошились, если на них наступить, их острые края топорщились, как гребни на спинах местных ящериц. Под ними выкапывали норки ящерки и местные змеи. В их сколах отпечатались следы гигантских моллюсков и рыб, которые когда-то бросали взгляды своих выпуклых глаз в те же пропасти, в которые теперь с замиранием сердца смотрел оборотень Тальнар.

Жизни здесь было не так уж много, но она была. Временами можно было заметить на скале серо-коричневую серну, отважившуюся подобраться слишком близко к оборотням, услышать уханье сычика, сухую трещотку гремучей змеи, повстречавшей врага. Меж камнями за платочки принесённой ветром земли жадно цеплялись корешками красный и серебристо-зелёный вереск, кусты терновника и пышных лиловых рододендронов, самшит и можжевельник, острая, как скопище игл, трава расторопша, сосёнки, мирт и алые маки, при взгляде на которые казалось, что из скал по капельке выступает лившаяся здесь веками кровь. За камни цеплялись хилые кустики дикого винограда, который, казалось бы, было невозможно есть — такой он был костистый и кислый — но маленькие оборотни, которым рассчитывать на какое-нибудь другое лакомство было нечего, постоянно его собирали, и его сок оставлял серовато-сиреневые пятна на их губах и пальчиках. На скалах росли кривые сосны с плоскими чёрными вершинами, серые оливы, чьи недозрелые твёрдые ягодки раскачивал ветер. Тальнар иногда бродил целыми днями, не боясь заблудиться — ведь чутьё в любом случае привело бы его обратно. И мало-помалу он начал понимать, что любит эти горы.

Они были не похожи на его родную землю — нет, там ландшафт был либо ровным, как скатерть, либо пузырился невысокими дородными холмами. Пыльные улицы Станситри, медленная река в заросших пижмой берегах, душные майские ночи, пахнущие сиренью, блеск мокрых жестяных крыш, на которые сыплются осенние листья, неяркие рассветы, синие тени на январском снегу — всё это казалось теперь ему нереальным, туманным, как будто находилось на другой планете.

Однажды он взобрался на неровное, заваленное острыми камнями плато, расположенное так высоко, что некоторые вершины гор можно было увидеть сверху. Если встать у его западного края, там, где оно обрывалось крутым склоном, уходившим в пропасть, можно было увидеть, как горный хребет уходит далеко вперёд. В нагромождении скал было нечто сюрреалистичное и в то же время обжигающе правдивое: казалось, что слышишь хруст, с которым они режут летящий на них ветер. Тальнар стоял там долго, глядя на эти скалы, и не мог сдвинуться с места. А когда наконец смог уйти, то уже знал, что будет ходить сюда снова и снова.

И он приходил, садился на тёплый шершавый камень и, обхватив колени руками, долго-долго смотрел на запад, вслед убегающей туда горной цепи, туда, где она соединялась со степью, а степь — с небом. Но чаще всего не на горы, чарующие увядающей красотой, не на бескрайний простор степи и не на небо глядел Тальнар, а на горизонт — там, он это знал, была магистраль, ведущая к границе. Часто оттуда вверх поднималось облако пыли, и тогда сердце Тальнара сжималось: а что, если это едут солдаты! Едут и не знают, что всего в нескольких милях от них столько людей бедствуют, отчаиваются, а многие уже и не ждут помощи…