Андрей Петерсон - Некромант

– Фу! Не могу больше! — Хилависта хрюкнул и закашлялся, а потом заметался по комнате, пытаясь сдержать накатывающие позывы, но с задачей этой не справился и у стены его вырвало.

Выворачивало его долго и мучительно, отчего тут же создалось впечатление, что хилависта, представляющий из себя большую голову, внутри состоит из одного только желудка и ничего другого в нем нет. Впрочем, учитывая сколько еды он мог потребить за раз и то, как часто следовали друг за другом эти разы, скорее всего, так оно и было.

Отплевавшись, отсморкавшись и отдышавшись он пополз обратно, старательно избегая смотреть в сторону леди Кай, а еще пуще — на сидящего рядом покойника. С лица он, что называется, сбледнул, был совершенно зеленым и даже в размерах, вроде, уменьшился.

– Попить бы… — с этими словами он сунул нос в рюкзак, немного там повозился и с победным кличем выволок на свет божий обшитую серой кожей флягу:

– О! Оказывается не пусты еще закрома наши! — И раньше, чем Осси успела что-то сказать, ловко, — как умел, наверное, только он — выдернул пробку своими крепкими зубами. — Ну-ка, что тут у нас?..

В комнате разом потемнело.

Будто единственную свечу задули.

Будто черное ночное облако упало откуда-то сверху. И хотя факел как горел, так — и продолжал гореть, как чадил, — так и продолжал чадить, но свет от него пробиться сквозь навалившуюся мглу не мог, да, похоже, что даже и не пытался. О свечах и говорить нечего. От них и в лучшее-то время толку не было.

Тьма наступала и обволакивала все вокруг, пожирая привычную реальность и наполняя пространство вязкой густой пустотой…

Тут же резко упала температура. Воздух только что затхлый, вонючий, но все-таки теплый вдруг стал обжигающе холодным, вымораживая легкие при каждом вдохе, а по лужам и стенам уже с хрустом побежала ледяная корка…

И тогда разрывая в клочья почти уже кромешную тьму ослепительно яркой звездой вспыхнула Слеза Лехорта.

Едва только хилависта открыл запечатанную флягу, как Слеза, когда-то старательно и с большим трудом туда упакованная, вырвалась на свободу и всплыла, повиснув над полом как висела тогда — в гробнице. Вот только в отличие от того достопамятного дня выглядела она теперь несколько иначе.

Не была она больше ни гладкой, ни хрустальной и не казалась пустой безобидной игрушкой. Повисшее в воздухе нечто более всего напоминало большое сияющее веретено, ощетинившееся во все стороны острыми иглами-лучами. Веретено это медленно вращалось вокруг вертикальной своей оси, а вот распростертые вокруг лучи жили при этом совершенно своей жизнью, скрупулезно и методично обшаривая окружающее пространство.

Вот, один из них мазнул прямо по хилависте, заставив его тихо взвизгнуть…

Вот, второй прошелся по стене, выжигая в нарастающем ледяном покрове узкую дорожку, которая сразу затянулась тонкой корочкой молодого льда…

Третий коснулся было лица леди Кай, и тут же резко отпрянул, но одного этого краткого мига было достаточно, чтобы Осси поняла, что только что она соприкоснулась с вечностью. Причем, не в самом добром и ласковом ее обличии.

Ухнуло куда-то вниз встревоженное сердце, пропустив разом два, если не три удара, а потом забилось с такой силой, словно готово было выскочить из грудной клетки лишь бы только наверстать упущенное. Глаза обожгло ледяным холодом, будто заглянула она в предвечную бездну, а дыхание перехватило как от чудовищного удара. И долго еще горела невыносимым огнем грудь, покуда не расправились сомкнувшиеся легкие и не наполнились живительной силой промерзшего воздуха. А лучи все шарили и шарили по комнате…

Пятый…

Седьмой…

Десятый…

Наконец, один из них, — Осси уже сбилась со счету: какой именно, — зацепил в стремительном своем скольжении, зависший над мертвецом субурган, и тут же сдетонировали отзываясь нежному этому касанию все остальные и с жутким грохотом рванули, на миг разогнав по углам осмелевшую темноту, и озарив промерзший мирок ярким всполохом прощального удара.

Взвыл раненным зверем мертвец, принявший на себя густой веер серых молний и тут же заметались по комнате острые иглы Слезы. Заметались и сошлись на корчащемся в адских муках трупе Греда. И тогда полыхнуло так, что на миг показалось: вот оно — преддверие смерти! Тугой волной холодного ветра Осси отбросило в сторону, весьма ощутимо приложив о стену, а хилависту — того и вовсе, аж к потолку подбросило.

Шарахнулось от стены до стены гулкое эхо, пытаясь угнаться за вспугнутыми тенями, мигом растаял намерзший на стены лед, обрушив на пол потоки ледяной воды, и истошно, как резаный зверь завизжал скорчившийся в центре комнаты труп.

Лицо его перекосилось, утрачивая всякое сходство с лицом Греда Шероу, а из разинутого рта раздался жуткий хруст, будто внутри него перемалывались кости и рвались сухожилия. А потом хруст сменился воем. Долгим, монотонным и уже совершенно нечеловеческим.

Что-то необратимо рушилось в тонких магических связях, которые поддерживали существование этого извращенного порождения темного колдовства. То, что раньше принадлежало смерти по праву и было на время отнято у нее, теперь снова возвращалось в мир мертвых, освобождаясь из плена.

Неведомая, но безжалостная сила скрутила мертвеца как тряпку, будто вознамерившись разом выжать из него и жизнь, и смерть, и бог его знает, что еще. Она швыряла несчастный труп из стороны в сторону, как бездушную куклу, ломая и выворачивая, а тот все выл, да так, что Осси казалось, что вой этот поселился в ее голове навечно, и слышать она его будет до конца своих дней.

Сама она не могла не шелохнуться не сдвинуться места, скованная по рукам и ногам все той же не зримой силой. А одного вскользь брошенного на хилависту взгляда было достаточно, чтобы понять: с ним происходит то же самое, и сейчас он — не более чем деталь интерьера. Бездвижная и бессмысленная. Впрочем, как и сама леди Кай.

А мертвец все бился и бился как в падучей, и припадок его никак не заканчивался, а сам он прямо на глазах истаивал, отдавая все свои силы полыхающей рядом Слезе, сияние которой и без того почти нестерпимое становилось все ярче. Словно пила она смертные силы покойника. Жадно и ненасытно. А потом, выжав его досуха, сбросила на пол его ненужную шкурку, сморщенную и пожухлую, как кожура подгнившего фрукта, и тут же погасла, втянув в себя все такие опасные для жизни, а больше — для смерти лучи.

Вновь наступила тишина, и снова мирно закачалась в воздухе гигантская капля, освободив от жестких объятий своих невольных свидетелей жестокой расправы.

– Эт-то т-ты чт-то? С собой т-такую шт-туковину все эт-то время т-таскаешь? — Заикаясь проскрипел хилависта. — Т-ты совсем сбрендила? Мы же в любой момент могли прямиком т-туда… — он мотнул головой в сторону Слезы, которая, как ни в чем не бывало, висела себе в воздухе, испуская во все стоны ровное слабое сияние. Гладкая и безо всяких шипов-лучей — ну, прям, как в старые добрые времена.