Пол Спенсер - Под пальцами богов

Когда вода закипела, он очнулся. Я бросила в кастрюлю лекарственные травы, один от лихорадки, другие от простуды, чтобы они настоялись, и когда он застонал, я сняла сосуд с огня и вылила отвар в оловянную кружку. Поставив ее рядом с ним, я, не задумываясь, коснулась его щеки, чтобы повернуть голову. Он снова застонал, его глаза открылись, и взгляд встретился с моим.

В это время, больше, чем когда-либо, я перестала быть самой собой. Я сидела в высоком деревянном кресле, резном и неудобном, лицом к мужчине с пронзительным взглядом, который сидел точно таким же образом. Между нами с левой и правой сторон стояли длинные столы, за которыми расположились люди и молча наблюдали за нами. Мой визави говорил, глядя на меня в упор из-под полей украшенной драгоценностями шляпы, но мне не удавалось понять его речь. Потом он произнес: «Ты, которая обвиняешься, первое испытание на поражение мысли, намерения и памяти не дало результата. Второе испытание на искажение действия не дало результата. Это испытание покажет, заражены ли Тьмой твоя кровь, кости и сухожилия, путем написания на ногте. Ты подчиняешься последнему испытанию?»

Я кивнула, потому что сказанное им было действительно правдой.

«Испытание проводится в Кольце Чувств», — сказал он, и слова отозвались эхом в моей голове, кольцо-чувств, кольцо-чувств — снова началось кружение; вокруг меня на плитах были мелом начерчены линии и сумрачно сверкающие в воздухе. Я увидела их и поняла, что они иллюзорны, только меловой круг был, действительно проведен ка мраморном полу; в этот миг я ощутила обнаженность разума и тела, не поврежденных, но как если бы то, что причиняло боль, было слишком большим, чтобы ее вынести, словно рак без панциря. Мой собеседник произнес: «Вытяни левую руку».

Я сделала это, и чьи-то руки приняли ее; она была белой, с длинными пальцами, и они искусно уложили ее на мраморные плиты, и когда я ясно поняла, что будет дальше, висевший в петле нож опустился на мой мизинец. Он чисто прошел сквозь кость и мускулы, кто-то бросил отрубленный сустав в маленькую серебряную чашу, и моя рука была выпущена на свободу точно внутрь мерцающего круга. Демон боли, грозный даже в воспоминаньях, поглотил мою руку, и тьма накрыла меня.

Ряд видений. Карлик, странно одетый, перемешивает что-то в чашечках на столе перед мужчиной в шляпе. Две крысы, черная и белая, в клетке у моих ног; одна ест вареное мясо, другая отказывается от своей порции. Тошнотворный позыв и бурление в желудке, внезапное знание, что это моя плоть, кусочек мышцы от обрубка, то же самое с костью… Карлик трудится над другой чашкой, орудуя стеклянной палочкой, накаливает ее над крошечной жаровней, добавляет винный уксус и серный раствор. Гигантская фраза вырастает в моей голове: «Написание на ногте».

Карлик оборачивается ко мне.

«Ты вступила в союз с Тьмой, — говорит он. — Шесть недель тому назад». — Слова искажаются в моем мозгу, рука горит, и мир выглядит странным.

— Мы были там, — слышится голос Барлача. — Выговаривали Узурпатору Ублюдку.

Я смутно вижу мужчину с родимым пятном, который был в дверях пивной, его глаза сумасшедшие, пятно пульсирует красным.

Затем мой взгляд прояснился, я стояла на коленях перед Волком, пристально разглядывая его в лунном свете. Моя ладонь, лежавшая на его щеке, была по-прежнему четырехлапой.

— Ты ушла, — сказал он. Я глубоко вздохнула, чтобы восстановить дыхание. Что бы это ни значило — там был сон. Здесь была реальность — двое больных мужчин, и один из них промок насквозь.

— Я боялась, что ты так подумаешь, — сказала я, затем подняла его голову и поднесла к губам чашку, которая была обжигающе горячей. — Постарайся выпить это. Осторожней, горячо.

Он выпил немного, потом встал на четвереньки, почувствовав позывы в желудке. Я отставила кружку и держала его голову, пока его рвало, до тех пор, пока он не повалился рядом со мной, дрожа. Я заметила, что держу его руку; она была белой в лунном свете, с длинными пальцами, последний сустав на левом мизинце отсутствовал. Рана еще кровоточила.

Я стала как помешанная. Эти видения не имели отношения ко мне. Они были его воспоминаниями в той же мере, как и снами. Особый род судебного испытания. Что он говорил? — «Я под следствием по делу сношения с Тьмой!» — Мать кобылиц, неудивительно, что его судьи затребовали Пророческий Сустав.

Я уложила его на дерн и снова взялась за кружку. Он послушно выпил и сказал:

— Мне кажется, я побывал в воде.

— Да, — сказала я. — Я думала о том, как спасти тебя и понадеялась на клинок своего меча. Но этот твой конь разогнал крестьян, как собака — кроликов. Они больше испугались его, чем меня.

Он искренне улыбнулся.

— Бельчонок умный, — сказал он. — Почти такой же, как вороны Колдуна.

— Мы видели трех. Я имею в виду воронов.

— Воронов? — быстро переспросил он.

— Да. Они кружили возле нас всю дорогу сюда. Теперь они улетели, но…

— Вороны! — тихо воскликнул он. — Это, должно быть!.. — Он воззрился на меня в молчании. — Ты уверена? Это были не совы?

— Я видела их на фоне луны.

Мать кобылиц! Луна! Я нарушила Правила, я верно, совсем сошла с ума, но я скакала все это время в лунном свете! И еще, я молилась ей — и она ответила. В конце концов туника Барлача выдержала. Что это? Все мои учителя плохие, или я особенно счастлива?

Я увидела, что Волк дрожит.

— Тебе нужно переодеться, — сказала я. — Я буду у реки, если понадоблюсь.

Барлач охнул на той стороне костра. Волк прыгнул. Я обернулась и вгляделась в рыжеголового, который неподвижно лежал под попонами.

— Это Барлач, — объяснила я. — Ничего страшного, не считая удара по голове.

— Ты можешь все? — Его тон язвительно-унылой забавы заставил меня вспыхнуть.

— На мне печать грома, — сказала я. Он посмеялся над этим и попытался встать на ноги. Влажная туника распахнулась, и я вспомнила, почему от тонул.

— Я буду у реки, — повторила я и пошла по короткой траве.

Внизу у воды я нашла плоский камень, села на него и некоторое время бездумно созерцала серебристо-черную воду. Все, что случилось со мной этой ночью, помимо моей воли, крутилось в моей голове, фигура Барлача, крестьяне, столпившиеся вокруг водоема, безволосая грудь Волка при свете луны, но и те его неотразимые глаза в луче фонаря во дворе. Он мне нравился. Меня тянуло к нему, когда он улыбался, я бы стала его рабыней, но он был оборотнем, полуживотным, изменяющим очертания — рассказы старенькой няни плясали в моей голове.

Внезапно картины таким образом исчезли. Луна показала мне их; она осветила мне дорогу из гостиницы, она дала свой свет возле реки, и сейчас она напомнила мне, кем был этот мужчина. Мне оставляли выбор: идти с ним, как хотела моя душа, забыв мое обучение, или покинуть его и ехать прочь вместе с лунным светом. Впервые в жизни лунный свет показался мне унылым.