Ольга Лукас - Тринадцатая редакция. Книга 5. Неубедимый

— Барбариска, айда столы сдвигать? — повернулся он к своей спутнице.

— Нас же трое! Зачем сдвигать? — опешила та. — И потом, это неприлично! На нас смотрят.

На них действительно поглядывали посетители — с восхищением и даже с некоторой завистью.

— Но сдвигать столы так приятно! Вспомни, как мы тогда в Москве — ночью, в студенческой столовой…

— Слоник, мы не в Москве, и мы не будем сдвигать столы. Мы должны произвести на эту женщину впечатление. И не шокирующее, а хорошее. Ну, ты же умеешь. Давай. А то Костя расстроится. Он и так весь на нервах, худенький совсем стал, в чём душа держится…

— Да у него плечи шире, чем у меня! — попробовал возразить Слоник.

— А ты щупал эти плечи? Всё кожа да косточки! Совсем заморили мальчугана!

— Барбариска, обожди-ка. Этот мальчуган — коммерческий директор, он сам кого хочешь заморит. Помнишь, он рассказывал, как штрафует за опоздания?

— Да это он так… Это он шутит. У него же доброе сердце. И он такой худенький!

Чудесная пара всё ещё топталась посреди зала — он с гитарой, она с тортиком, когда из служебного помещения вышла Елена Васильевна. Она бы, конечно, не стала разводить дипломатию с родителями негодяя, окрутившего её доверчивую дочь (наверняка — ещё большими негодяями!), но вернулась Анна-Лиза. А это — праздник.

— Ну, здрасьте, — неловко улыбнулся Слоник. — А это, так сказать, мы. Костины предки. Родаки. Пэрэнтсы. Черпаки. Шнурки в стакане.

— Слоник, молодец, стоп. Леночка уже поняла, — подёргала его за рукав Барбариска.

Родителей «негодяя» Елена Васильевна представляла себе совсем не такими. Они обменялись осторожными фразами, как бы прощупывая почву. Почву признали годной для взращивания цветов доверия, и переместились за стол. Мимо тенью промелькнул Джордж, убедился в том, что ситуация не требует его вмешательства, и скрылся в соседнем зале. Подбежала официантка и предложила поставить тортик в холодильник, чтобы он не испортился.

— А если мы этот тортик разрежем и тут съедим? Все вместе? И вы угощайтесь тоже! — повернулся Костин отец к молодому человеку с нетбуком, сидевшему поодаль.

Елена Васильевна поджала губы.

— Это очень хороший торт, — поспешно ввернула Барбариска. — Костя сказал, что вы знаете толк в кулинарии, поэтому мы не пошли в соседний магазин, а поехали в «Север» и там выбрали наш любимый «Космонавт».

— Как будто в юность вернулась, — озвучила свои ощущения Елена Васильевна. — У меня когда-то были друзья, как вы. И я, кажется, была такая. А потом стала — другая.

— Ой, Леночка, это мы рядом с вами такие! — доверительным шепотом признался Слоник, и поудобнее разместил гитару на отдельном стуле. — А сегодня утром знаете какие мы были другие? У нас в ванной на той неделе потекла труба. Так ходят, ходят водопроводчики, один другого пьянее, и всё только портят! Я прямо не выдержал, сам всё починил — вроде бы не течёт.

— Вот какой вы молодец! — с плохо скрываемой завистью протянула собеседница.

— Труба не течёт. Но и вода из крана не течёт, — наябедничала Барбариска. — Он воду перекрыл. Хорошо, если только у нас, а не во всём доме.

— Но ведь задача условно решена! Нам надо было, чтобы из трубы не капало!

Официантка тем временем принесла на подносе чайник, три чашки, нож и стопку тарелок, и хотела было разрезать торт, но Костин отец заявил, что это — его привилегия.

Елена Васильевна, как хозяйка, разлила чай. Повисла пауза, теперь следовало перейти к тому, ради чего затевалась эта встреча, — к разговору о детях. Но никто не знал, как подступиться к этой деликатной теме, поэтому пили чай, говорили о погоде, незаметно прикончили «Космонавта» (некоторые посетители поучаствовали в разъедании торта), заказали ещё чаю.

— Ну, давайте споём, чего так сидеть-то? — воскликнул Костин папа. — Ежегодный традиционный осенний съезд крыш прошу считать открытым.

Осторожно снял со стула гитару, проверил настройку. Ударил по струнам.

Немногочисленные посетители взглянули на него с интересом и вернулись к разговорам. Акустика в «Фее-кофее» была удивительная: как будто каждый столик был отделен от соседних стеклянным колпаком, так что звуки доносились едва-едва. Не только чужих разговоров нельзя было услышать — даже разгульные песни, то и дело раздававшиеся то тут, то там, не смущали покой тех, кто ещё в должной мере не разгулялся.

— А я еду, а я еду за туманом! — басил Слоник.

— За туманом и за запахом тайги! — подтягивала Барбариска.

Елена Васильевна разливала чай, оттопырив мизинчик.

— Нет, Леночка, так не годится! — остановился Костин папа. — Что вы такая грустная? Давайте подпевайте, вам же хочется петь. Ну-ка, дайте угадаю, ваша любимая песня — «Старинные часы»? А? Угадал? А я это тоже могу, в порядке исключения.

Спели про часы. Елена Васильевна тихонько подпевала.

— Ну, за Аллу Борисовну. Я, правда, не очень в её творчестве, у меня, как говорится, другие любимые авторы. Помнишь, Барбариска, как в семьдесят каком-то Кукин… царство ему небесное… а я ещё такой говорю ему…

— Ой, да ладно, вспомнишь ещё! На тебя если уж найдёт. — со смехом махнула рукой Костина мать.

Отец легонечко хлопнул ладонью по струнам, наклонился к Елене Васильевне и что-то прошептал ей на ухо. Та не выдержала — засмеялась.

— А вы говорите — барды! — подытожил Слоник, хотя о бардах говорил только он. — Жизнь так коротка, не надо, не надо хмуриться. А то вы как наш сын Костя. Я его называю молодой старичок. В кого он только такой?

— А в кого? — навострила уши Елена Васильевна.

— Да в прапрадеда своего, в купца. Больше не в кого. Тот тоже — выбился в люди и копил, копил, копил. Детей выгодно всех женил. Только младшенький, мой дед, отказался от выгодной женитьбы. И сочетался гражданским браком со своим боевым товарищем Зинаидой. И стал пламенным революционером. Грустно закончилась эта история. А бабушка Зинаида такая красавица была, одна фотография всё же сохранилась… Ну, что было, то было. О чём я? А, да. Сын его, мой отец, значит, напротив, человек смирный, тихий, незаметный. Потому и жив до сих пор. Знаете, он мне в старших классах волосы сам стриг. Сговорится, бывало, с соседями по коммуналке, поймают меня. Они держали — он стриг и приговаривал: «Не выделяйся, Петька, не выделяйся, дольше проживёшь!» А я орал: «Батя, пусти, я всё равно рыжий, куда мне ещё выделяться!» Ну, я раньше был рыжий, пока не полинял. Вот такие у меня были предки. А сам я — человек весёлый, музыкальный. Но, видно, история пошла по кругу. И у нас с Барбариской снова купец народился.

— Значит, Костин сын наверняка революционером станет, — поддержала его жена.

— Революционером? — вздрогнула Елена Васильевна. — Не надо нам революционеров. Надо Маше сказать, чтобы…