Макс Каменски - Любовь

Руки заскользили по телу девушки вверх, пока не остановились на двух упругих налитых бугорках. Пальцы заиграли с возбуждёнными сосками. Девушка задышала чаще.

Он вкушал запах её волос, а затем вкус её кожи на шее, плечах. Лямки чайного платья, ненадёжно державшиеся на теле, Ромунд снимал медленно, покрывая поцелуями каждый сантиметр нежных рук девушки.

Мурашки удовольствия бежали по её коже. Это ещё сильнее заводило разгорячённого до предела мужчину.

Когда платье спало с девушки, Ромунд интенсивнее заскользил руками по её телу, словно пытаясь впитать в себя её нежность и её. страсть. Он целовал её спинку, опускаясь ниже и ниже.

Девушка продолжала внимать ласки любимого и не двигалась. Ей нравилась его активность, сила его чувств.

Когда пальцы Ромунда прокрались к самому возбуждённому и горячему месту, Эмми тихонько застонала. В это же время девушка почувствовала, как нечто горячее и крепкое настойчиво заскользило между ног.

В первые секунды, когда Ромунд вошёл в Эмми, он прислушивался к её стонам и своим ощущениям, двигался медленно. Но затем стал наращивать темп, а вместе с ним и взаимное удовольствие пылающих жаром тел.

В какой-то момент девушка выскользнула, развернулась, обошла Ромунда, облокотила его на спинку кровати, стала целовать его шею, грудь, живот, опускаться ниже.

Затем и мягкая кровать приняла их горячую любовь в свои заботливые объятия. Здесь не было предела фантазии обоих. В один момент Ромунд поднял их в воздух, чтобы на пике взаимной страсти разразиться мощью яростного наслаждения.

Эмми бессильно повисла на плечах Ромунда, юноша возвратился в их скромную тихую обитель и уложил заснувшую девушку в простую, но удобную полуторную кровать.

А самому спать не хотелось. Необычное дело в таких случаях.

Ромунд прошёл на кухню, нашёл старую курительную трубочку, отрытую им пару недель назад в одном из ящиков подвала, забил в неё ещё более старый табачок, и раскурил. Давно он не брал в руки это зелье.

Дым прерывистыми струйками распространялся по комнате, унося за собой мысли. Они были хаотичными, несвязными, без начала и конца.

Ромунд вспоминал первые дни в Академии, неловкие шаги по обширным коридорам, украшенным мозаикой и магическими люстрами под сводчатыми потолками. В памяти всплывали лица людей, отдельные фразы, смешные, грустные или неловкие ситуации. Ромунд вспоминал родителей. Их счастливые лица в момент, когда старики узнали, что их единственный сын поступил в Академию, и у семьи появился шанс в будущем выбраться из бедности. Если, конечно, парнишка останется жив.

Всё казалось более-менее понятным, лестница жизни – сформированной. Особенно чёткие и правильные формы цели приобрели, когда в жизнь юноши ворвались идеалы Готикс. За них Ромунд был готов умереть!

Но затем война, поход, разведотряд, Шестнадцатый вал. Всё завертелось, закрутилось, перемены ураганом событий пронеслись сквозь мир и жизнь Ромунда. Друзья стали врагами, враги – друзьями, идеалы рассыпались в пыль. Правильное и неправильное перемешалось, стало подменять друг друга. Казавшееся белым имело чёрный оттенок.. Свет оборачивался тьмой.

Да какой тьмой, проклятые боги? Что за глупости? Посмотрите на Айвара. Кто он такой? Что делает? Взгляните в его черные глаза, в которых утонула сама Бездна! Разве не исчадье он демонов? Но нет, озабочен спасением. мира. А Орден? Сборище фанатиков, державших в ужасе весь Феб и Гиперион, строивших козни, совершавших всевозможные убийства и диверсии, теперь – последняя надежда разумного мира. Где рыцари? Белые маги, церковники, проповедники, чёрт бы их побрал? Почему спасением мира озабочены те, кто хотел его разрушить?

А что сам Ромунд? Чего он хочет? За ответ на этот вопрос юноша бы отдал всё золото мира. Кто бы дал ответ…

Наверное, самым осязаемым и определённым желанием была месть.

Ромунд пришёл к родительскому дому в первые дни после возвращения из лимба. Пришёл и приклонил колени к праху, оставшемуся от прежнего кривого домика, в котором родился и который покинул однажды навсегда.

Всё выгорело дотла. Убили ли его родителей готики, как утверждал Мевелин, или они погибли в огне междоусобицы, охватившей город, Ромунду было всё равно. Теперь им двигала слепая злость и желание непременно наказать за содеянное хоть кого-нибудь.

Хотя в глубине души он понимал, что виноват, скорее всего, сам. Или обстоятельства, если усобицы стали причиной.

Ну а будь он рядом в тот момент? Изменилось бы что-то?

Изменилось: он хотя бы знал, что на месте, и делает то, что должен. А не приходит к сгоревшим остовам своей обители и не хоронит пепел.

Кто-то неожиданно плюхнулся Ромунду на колени – юноша аж поперхнулся дымом. Это оказался Хрюшик.

Малыш уселся на ногах юноши и принялся чавкать яблоко, держа его передними лапками. С виду маленький и беззащитный. К Хрюшику присоединилась Лилу, с ещё большим яблоком в лапках. Ромунд вспомнил Войда. Да, порой мы сильно заблуждаемся по поводу окружающих нас вещей и личностей.

Хрюшик сначала неодобрительно оценил размер яблока, которое выбрала подружка, но затем, быстренько сточив своё, откусил увесистый кусок от яблока Лилу и бросился наутёк.

Возмущённая малышка запустила остатком яблока в Хрюша и помчалась следом. Загремели вёдра, банки, полетела в стороны какая-то утварь. Отовсюду раздавалось возбуждённое и задиристое хрюканье. Малышам было весело. Как сказал Айвар, рог'хары нашли свою иньо, то есть связующую нить.

Говоря о любви, люди всегда подразумевают отношения между мужчиной и женщиной. Но почему остальные проявления любви мы оставляем в стороне? Любовь между родителями и детьми, между людьми и животными, между человеком и его делом, между творцами и их созданиями? Чем любовь, именно в эротическом и интимном смысле, получила особое значение? В чём её существенное отличие? Только ли в близости двух разных начал? В акте соединения тел? Или в чуть большем безумии? Разве не во всех случаях любовь – иррациональное нечто, собранное из тысяч нитей и связанные в узел эмоциями? Разве не во всех случаях это неопределённо что-то важное, что нам так не хватает, будь мы трижды королями и владыками вселенных? То, что не существует в материальном мире и навсегда заключено в объятиях снов, души и сердца? А что, если это не более, чем заблуждение?

Что, если это всего лишь то. что каждый из нас обозначил для себя в качестве высшей точки отсчёта, мозаики, собранной из кусочков наших эмоций, неопределённых ни в сознании, ни в пространстве или времени? Но тогда как же коллективное безумие, вакханалия творчества и пожары фанатизма, раздирающие миры под знаками любви? Не есть ли это попытка бесполезных сознаний повторить в материальной жизни бесконечно неопределённый и непонятный танец богов?