Роман Мискин - Амулет Святовита. Вторая часть

ГЛАВА 1

СИНЯЯ ПУЩА

У каждого дремучего леса есть такое свойство - едешь по нему днем, и не знаешь, который час. То ли утро еще гомонит на всю округу, то ли жаркий полдень уже наступил, то ли вечер крадется неслышно. Всегда полумрак серый вокруг, всегда приглушенная тишь. Ни тебе птичьего щебета, ни дуновения ветерка. Кругом нетореной тропы стоит незыблемо стена замшелых древесных столбов, а солнце и небо отделено от путника густыми зелеными сводами, с которых свисают мохнатые бороды седых лишайников. Будто в княжеской зале какого лесного владыки находишься - только позаброшена давным-давно эта зала, сильно обветшала и заросла. И что вперед посмотришь, что назад - всё едино: будто время остановилось, и весь мир сузился до тесной кромки сумрачной лесной дороги.

Тропа виляла, словно вздорная речка, и осторожно обходила раскоряченные корневища лесных великанов с растрескавшейся корой. И углублялась в чащу всё дальше и дальше, будто заманивая в ловушку. А суровые, искореженные временем деревья лишь недобро усмехались, разбуженные путниками, иногда потрескивая и поскрипывая, а иногда издавая какой-то глухой глубинный стон.

Нехорошие предчувствия навевала эта бесконечная серая тропа в лесной чаще, тоскливо и сумрачно было на душе. Скребет сердце неясная боль, хватает своими острыми коготками, впивается и не отпускает. Бередят внутри горькие воспоминания прошедшей беды, что свалилась внезапно, будто ком на голову - и неясное ощущение еще большего лиха, что скрывается там, впереди за поворотом.

"Ой, пришли черные годы, разлились красные реки!" - почему-то стучит в висках погребальный плач.

И встает перед глазами огромное поминальное кострище вчерашней тризны, доставшее пламенем само небо, и уносят туда жаркие языки огня души павших в лютой сече барздуков. И нет ни одного рода славного племени земников, коего бы миновала эта злая участь. Вскрикнет громко и страшно затем на том или ином лесном хуторе не одна барздучиха-мать или молодуха какая, потерявшие в битве своих сыновей, братьев или суженых. А суровые ратники-бородачи, что принесут эту черную весть, только будут глядеть на нее бессловесно, крепко сжимая свои кулаки да играя желваками.

"Ой, да приплыло по тем рекам горькое горе", - будто издалека, снова слышатся жалобные слова плача.

Молча ехали путники по лесной дороге, каждый думая о своем. Ехали, не обращая внимания на глухие скрипы и стоны корней, и углубляясь всё дальше и дальше в дремучую глухомань - и в свои мрачные воспоминания.

Первый трусил на маленьком пони и временами тревожно оглядывался по сторонам, ежась с опаской. А второй, казалось, целиком ушел в себя и понуро подремывал в седле, а оттого мерно клевал носом с каждым шагом своего коня.

Глянуть со стороны, то всем своим видом эти путники разительно не походили один на другого. Первый был маленького, в половину людского, роста, с волнистой бородкой, которая лишь кучерявилась по щекам. И своими трехпалыми птичьими ногами он плотно сжимал бока упитанного пони. Закутан путник был в зеленый, старинного покроя плотный плащ, из-под которого топорщился короткий узкий меч. Да сзади на крупе мохнатого лошака были приторочены дорожные сумы. Посмотреть сторонним оком - ни дать ни взять юный отпрыск какого-то земниковского семейства отправился по своим купеческим делам.

А вот второй путник, наоборот, был несколько высоковат даже для обычного человека, не говоря уж про земников. Одет он был ярко и дивно, как для этих глухих мест, словно знатный шляхтич богатого рода - в широкие, словно море, темно-синие штаны, да расшитый золотом и серебром черный кафтан, поверх которого была накинута мохнатая бурка. Высокая шапка была лихо заломлена набекрень, а из-под длиннющих и черных смолистых усов попыхивала едким дымком трубка-носогрейка. Да-да, то был тот самый знаменитый витязь с юга, дивный волшебник Мамай.

Чародей и земник - совсем невероятно смотрелись они вместе, в этой затхлой сырой чащобе, совершенно разные, так не похожие, но скованные отныне одним общим бременем. И нести ее, эту тяжкую ношу, теперь им выпало только вдвоем.

Нелепы, а порой и откровенно жестоки повороты судьбы - и также непредсказуемы, как извивы заросшей лесной тропы в бездорожье чащобы. Мог ли маленький земник еще пару недель назад думать, что всё сложится именно так? И что суровая доля забросит его в эту круговерть кровавых событий, заставив сразу повзрослеть? Что помимо его собственной воли вложит ему в руки судьбы мира, даже не спрашивая его желания? И сможет ли он, земник, распорядиться древним оберегом верно и безошибочно? Сумеет ли пройти по самому острию бритвы? Это богам лишь и ведомо...

А витязь-чародей с далекого юга, что спешил на помощь собратьям-волхвам, мог ли себе он представить, что с ним судьба сыграет такую шутку? Вряд ли...

Неисповедимы пути божьи, неподвластны они разуму ни обычных людей, ни чародеев, ни волшебной нелюди. Что там, впереди, скрывается за поворотом? А за следующим? Бог весть - лишь только душу стискивают туманные предчувствия.

А потому и Мамай после тризны, когда отгорели последние угли поминального огня, проходя ненароком возле Лиго, указал на рдеющую заколку.

- Спрячь-ка ты ее от греха подальше, - сказал чародей. - Да так, чтобы в глаза она не бросалась, и чтобы никто ее не видел больше без надобности.

А затем тихо добавил:

- Будь готов, мой друг - уйдем тайком, чтобы никто не знал...

И растворился в темноте звездной ночи.

А задолго до рассвета тихонько растолкал барздука и, напустив свои чары на стражу, покинул с ним вместе спящий лагерь. И сгинули оба бесследно во мраке, под сенью темных сводов Синей пущи.

Ехали почти целый день - или это только так показалось? Ведь время остановилось в этой глухой и дремучей тиши, заснуло навеки. И только мерный перестук копыт вторгался в вековечную дрему лесных великанов, заставлял скрипеть корнями и что-то невнятно шуршать корой. Но лишь исчезали за поворотом странники, как снова крепко засыпали деревья, бормоча напоследок всё тише, и тише, и тише.

- Поедем тайными тропами Синей пущи, - сказал Мамай земнику. - Так и путь значительно срежем, и следов за собой не оставим.

- А Бирюк? - с опаской спросил земник. - Ведь он же бродит в глуши Синей пущи?

- А что Бирюк? - странно усмехнулся чародей. - Со мною тебе ничего не грозит, Лиго.

А затем, пыхнув своей трубкой, загадочно добавил:

- Да и есть тут у меня еще одно дельце, в этих краях, прежде чем мы доберемся до Медейны...

И замолк надолго.

И лишь на первом привале, когда уже слегка развиднелось сквозь густые кроны деревьев, земник осмелился спросить:

- А кто такая Медейна, сударь?

Мамай посмотрел на него задумчиво, словно не понимая вопроса.