Владимир Швырёв - Ближние горизонты

Я принял решение, но прежде чем опустить руки, я не удержался и раскрошил в щепки стоявшее рядом со мной дерево.

Как только я остановился, волк опять начал мучительно скулить. Он пока еще не выл, но я чувствовал, что это сильнее его и он вот-вот сорвется и завоет в полный голос. Я и сам готов был снова завыть от отчаяния.

«Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…» — оплакивал меня далекий колокол.

Я направил свою ярость на преодоление самого себя. Я решил войти внутрь круга. Это решение было решением попавшего в капкан зверя — зверя, который ради свободы перегрызает собственную лапу.

Мысль о том, чтобы повернуть назад и бежать, мне даже не приходила в голову. Я давно переступил ту черту, за которой побег от самого себя вел к спасению.

По моему решению исчез волк, исчезли тени кабана и лесной кошки, а вместе с ними пропали и мои доспехи.

Безоружный вошел я в круг скорбящих. Их смытые туманом лица смотрели на меня. Я же остановился в центе круга, испытывая наслаждение от обрушившегося на меня страдания.

«Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…» — монотонно бил колокол.

«Все и всегда было плохо, — понял я. — Я никогда не знал ничего хорошего. Я не знал, что правильно, и потому всегда поступал только неправильно. И все, что я не совершал, вело меня по дороге стыда и раскаяния. Мне нечем гордиться, потому что в мире нет ничего, чем стоило бы гордиться. Все цели, которые мы ставим перед собой, — это всего лишь туманные призраки. Все действия бессмысленны, как бессмысленна погоня за солнечными бликами, скачущими по земле».

«Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…»

«За каждым обнадеживающим „да“, на самом деле всегда было и будет холодное и бездушное „нет“. Все проходит в пустых надеждах и безволии. Кто скажет: „Моя воля“, — пусть заглянет в уже вырытую для него могилу.

Воистину славная жизнь. Мерцание иллюзий. Самообман. Горе. Слезы. Совесть. Боль. Любовь. Жизнь. Страдания. Наслаждения. Смех сумасшедшего. Все обман. Ничего нет. Нет. Не будет. Никогда. Нет».

«Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…» — негромко, но очень настойчиво.

«Горе мне, горе, потому что знал я только горе и ничего больше. Все разнообразие пережитого в действительности было лишь оттенками этого горя и ничем иным. Страданиям моим не будет конца. Ничто не принесет мне освобождения, потому что нет ничего, что смогло бы искупить все мои страдания. Как забыть их? А если нет возможности забыть, то как быть с ними дальше? Не поднимать глаз. Не поднимать рук. Не шевелиться».

И колокол разрывал мне душу на части.

«Я наивен словно младенец, но я младенец, несущий смерть. В родах я убил собственную мать, потому что у меня нет и не могло быть матери. Я играю со смертью. Я играю в смерть. Погремушки мои — черепа. Колыбель моя — кости. Сон мой — туман загробного мира. Кого увижу я во сне?

У меня нет выхода, потому что, куда ни пойду я, дороги эти приведут меня к одному и тому же концу. Что остается мне? Искать смерти? Так я и есть смерть.

Но что делать смерти, которая не может умертвить саму себя? Кто хочет стать смертью? Кто захочет НЕ ЖИТЬ вечно? Я все отдам, только придите и заберите этот холод из моей груди. Я отдам вам все. Только бы не знать того, что знаю я. Я хочу все забыть».

Я упал на колени и завыл. Рука из тумана стала гладить меня по голове. Я завыл еще громче — уж больно тяжела была эта рука. Очень ласково и настойчиво она добивала меня.

Я слышал сквозь собственный вой и траурный бой, как туман шепчет:

— Пора-А-А… Пора-А-А…

— Съедим его.

— Он наш.

— Пора-А-А.

Туман все шипел и шептал. Он все гладил и гладил меня по голове, стирая мое лицо. Руки тянулись ко мне со всех сторон. Я чувствовал их прикосновения. Туман обжигал меня словно раскаленное железо. Я слышал шипение своего тела от каждого такого прикосновения. Туман оставлял на моей матовой коже выжженные черные полосы.

Я терпеливо ждал, когда же эти руки прожгут мою грудь, чтобы растопить мерзкий холод внутри. В руках, неспешно меня поедающих, видел я свое спасение.

«Кто был столь жестоким, что начал мое существование? Кто запустил отсчет моим страданиям? Кто наполнил меня злобой? Кто наполнил меня сомнениями? Я не знаю его. Я не знаю их. Многоликие, они ломают нас еще до нашего рождения».

Жар тумана под похоронный бой снимал с моего лица слой за слоем.

«Зачем я? Зачем существовать? Тепло дня и холод ночи. Я мечтаю о забвении. Я мечтаю о том, чтобы вспыхнуть и мгновенно погаснуть. НЕ БЫТЬ — что может быть лучше этого? Там нет ничего, потому что там нет меня, а это и есть избавление от страданий».

«Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…» — словно удары моего несуществующего сердца.

«Плач мой — реки пролитой крови. Все, что останется в моей памяти, — череда побед и поражений. Я навсегда запомню их горький вкус. Вкус многоликой злобы. Скрип песчаной и костяной крошки на зубах. Что осталось мне после побед — злоба да несмываемый слой пыли от черной земли на душе. Что остается мне после поражений — все та же злоба и чернота».

— Скорби и плачь, — нашептывал мне туман.

— Ты никуда не уйдешь, — шипело и шептало вокруг.

— Кроме нас, ты никому не нужен, — звало и манило.

— Ты нужен только нам, — дрожало эхом в такт ударам колокола.

«Неужели я еще кому-то могу быть нужен?»

Я стоял на коленях в центре скорбного круга. Печаль моя была невыносима. Туман собирался у меня в глазах и, стекая по щекам, каплями падал к моим ногам. На самом деле я не хотел признаваться себе в этом, но это были мои слезы.

Огненные руки между тем, не переставая, терзали меня. Они выжигали во мне глубокие борозды, так что я уже с ног до головы был покрыт закопченным узором ожогов. Жар был уже почти нестерпимым.

И в этот момент я вдруг понял, что скорбь моя — это тоже обман. В первый момент от этой мысли мне стало только хуже. Омерзительный холод в моей груди так никуда и не исчезал. Жар тумана не приносил мне облегчения. И если так пойдет и дальше, он просто поглотит меня и мне придется уйти в вечность, так и не избавившись от колючего холода внутри.

Поняв это, я попытался встать на ноги. Это была моя первая попытка сопротивления, но она тут же утонула в затопившем меня безверии. Бессмысленность существования была очевидна мне. Отсутствие смысла во всем. Отсутствие веры не имело смысла, так же как и не имела смысла сама вера.

«Кто подтвердит мое право на существование? Кто? Ведь всегда и везде меня окружали только враги».

Время мое истекало. Я безвозвратно тонул в болоте скорби. Жалость к самому себе, до того неведомая мне, оказалась настолько сильной, что я не мог найти в себе сил, чтобы сопротивляться ей. Я сделал усилие и вновь зацепился за последнюю здравую мысль, посетившую меня за все время моего пребывания в круге. ОБМАН! Меня пытаются обмануть. Что дальше? Жалость к себе уничтожит меня. Если все обман, то и никчемность существования при всей его очевидности — это тоже ОБМАН.