Макс Фрай - НяпиZдинг, сэнсэе

Туман в нашем городебывает подземный и небесный.

С первым всё ясно, он поднимается снизу, окутывает землю, траву, потом древесные стволы, но не всегда достигает верхних ветвей и последних этажей даже совсем невысоких домов. Подземный туман красив, но нрав у него тяжёлый, поладить с ним не всегда бывает просто. Однажды он гнался за мной по трассе, выползая из канав по обеим сторонам дороги, почти догнал на пороге дома, но как заблудшая в Бардо душа, испугался яркого белого света садовых фонарей и сбежал. Не знаю, куда.

Со вторым тоже всё ясно, он всегда приходит сверху, сползает вниз с дальних холмов или просто проливается с неба, как манна, разбавленная водой до состояния сияющего киселя. Первыми исчезают последние этажи небоскрёбов и храмовые купола, потом всё остальное, но примерно в паре метров над самой землёй воздух остается прозрачным, и можно спокойно ехать ночью в автомобиле, не включая противотуманные фары, тем более, что от небесного тумана всегда делается светло, даже на улице Тауро, где дорога огибает высокий холм, а фонари почему-то никогда не горят.

А иногда бывает такой туман, о котором никак не можешь понять, откуда он пришёл – сверху или снизу, потому что он пришёл отовсюду сразу. Он окутывает избранные фрагменты реальности, клочьями лежит на дороге, проносится над самой головой как облака в горах. А потом приходишь домой, садишься в кресло, опускаешь глаза и видишь, как туман стелется по полу, ползёт по ветхому хозяйскому ковру, стекает по стенам прямо тебе за шиворот, клубится вокруг головы, и уже не разобрать, где заканчивается туман и начинаюсь я; впрочем, это не к спеху. Завтра проснусь и пойму.

У меня совершенно точно нет имени,а есть только несколько наборов звуков, на которые я контекстуально откликаюсь, проанализировав ситуацию и сообразив, что это обращаются ко мне. Когда-то тот набор, который записан в паспорте, меня раздражал, а прочие казались годной альтернативой, теперь же все они абсолютно равноценны в своей бессмысленности и практической полезности.

Ужасно интересно было бы узнать своё настоящее имя, если оно у меня каким-то образом есть. Что вообще-то не факт.

Утро вчерашнего вечера

Минувшей ночью был такой густой туман, что казалось – ничего не осталось на свете, кроме дома, в котором я нахожусь, и еще одного соседнего. Часам к двум он, впрочем, тоже понемногу исчез, и тогда во всем мире не осталось ничего, кроме меня. В качестве подтверждения исчезла телефонная связь. Интернет, впрочем, остался. Но кто же нынче всерьез верит в интернет.

И как же сладко и спокойно спалось мне при таком раскладе, знали бы вы.

Обнаружить всё на месте, проснувшись, было не то чтобы удивительно. Напротив, ожидаемо и закономерно. Оно всегда оказывается на месте. Ещё ни разу так не было, чтобы проснуться, а вокруг – вообще ничего.

Только у меня нет уверенности, что вчера реальность выглядела именно так. Впрочем, такой уверенности у меня нет вообще никогда. Без всякого тумана. Час – два после пробуждения – странное время, когда реальность как бы формируется заново, и знание об этом – опыт, который невозможно разделить ни с кем. Туман, вроде вчерашнего – это просто дополнительная надежда, что не померещилось. Впрочем, микроскопическая. Всё это мы проходили уже не раз, сколько было таких густых ночных и предрассветных туманов, а наутро мир возвращался на место, как миленький.

Как дурак.

С другой (третьей, восемнадцатой, ещё какой-нибудь) стороны, какая разница.

Хоттабыч

Худощавый старичок шел по проспекту Гедиминаса и вдруг кааааак подпрыгнул. На метр, не меньше. А потом продолжал идти дальше, как ни в чём не бывало.

Длинная ухоженная борода прыгуна позволяет предположить, что старик Хоттабыч:

– жив и здравствует

– не утратил вкус к путешествиям и приключениям.

Это, по-моему, прекрасная новость. Очень его люблю с тех пор, как чтением сказки про старика Хоттабыча папа отвлёк меня от занимательного температурного бреда и не дал стать жертвой Одесской холеры семидесятого года. Ну потому что какой идиот станет помирать, не дослушав сказку. Которая, прорвавшись сквозь жар и бред, стала, разумеется, частью собственной жизни; мне, честно говоря, до сих пор кажется, что впервые попасть в Италию мне удалось именно тогда, с Хоттабычем и мальчиками. О чём все время хотелось честно написать во всех соответствующих анкетах. Но я умею держать себя в руках.

С тех пор я очень хорошо знаю, зачем нужна литература. И как она должна происходить с читателем.

Человексостоит из двух частей, бессмертной и смертной. Первую очень условно назовём «осознанием», вторую столь же условно «умом».

(«Условно» – потому, что тут надо сводить словари; не сомневаюсь, что каждый называет этими словами что-то своё.)

И бессмертная часть человека всегда знает о своем бессмертии и смысле. А смертная точно так же всегда знает о своей смертности (и уже поверх этого знания громоздит всякие теории, кто во что горазд).

Обе правы.

Штука в том, на кого из них следует делать ставки. За кого цепляться, кого ощущать «собой».

Ответ, по-моему, очевиден.

Поскольку изначально человек отождествляет себя именно с умом, понятно, что из этой позиции следует уходить. Это очень трудно, но не невозможно; техник много, выбор очень индивидуален, заочно ничего не присоветуешь, кроме: пробуй, пробуй. Если работает, значит годится, как бы дико ни выглядело.

Теперь – внимание! – говорим не о мыслях, а об ощущениях.

Вот если есть ощущение смысла, внутренней логики всего сущего, общего течения и свечения, это означает, что нам удалось (хотя бы иногда удается) отождествлять себя с бессмертной частью. Перенести в неё всё сознание целиком при жизни – и значит обрести бессмертие.

А состояние богооставленности во всех видах означает, что мы отождествляем себя со смертной частью (для большинства людей большую часть жизни это совершенно неизбежно, если ничего специально с этим не делать). И, следовательно, смертны и бессмысленны, всё правда.

Сделать сознательный выбор в пользу бессмертия – вовсе не означает, что оно гарантировано. Но без этого шага не будет вообще ничего.

Зато после него – бесконечный эксперимент, подлинное приключение духа.

Человек средних летв скучном хорошем костюме, со скучным лицом и даже сложения какого-то скучного, благонамеренного, плотно-спортивного, стоит у светофора в ожидании зеленого света и читает книжку. Приглядевшись, обнаруживаю, что это сочинения Бакунина.

Неожиданно вздрогнув, скучный человек оглядывается по сторонам, видит, что автомобилей нигде нет, и бежит через дорогу на красный свет, пружинисто подпрыгивая, как мальчишка.