Ольга Ружникова - Изгнанники Эвитана [Дилогия]

Эти вооруженные люди в зловещих, черных масках выскочили из лесу, чтобы разубедить Леона?! «Всем наплевать…» Почему, темный побери, не всем?! Сколько их тут?! Десятка два?

Нет — человек десять-одиннадцать… Но это — уже неважно. Против четверых — с лихвой хватит.

Четверых? Двое явно заколебались — едва живое черное кольцо неотвратимо сомкнулось вокруг обреченных путников.

Змея, змея — человеческая змея! Не зря церковь проклинает этих ползучих гадов!

Юноша окончательно пал духом. Только бы быстро…

Нет! Творец Милосердный, спаси еще раз! Честное слово — последний!

Генри отчаянным прыжком вперед заслонил Леона. Сильные руки ощерились воронеными стволами. Бывший друг лорда Таррента стреляет лишь с правой. Но разбойникам об этом не известно.

Двое жалких трусов приободрились — тоже схватились за оружие. Надо оставить их без половины жалования за последний месяц. Едва не бросили своего лорда! Рождает же подзвездный мир трусливых слизняков, готовых чуть что — нарушить присягу!

Мысли приободрившегося юноши оборвал голос одного из разбойников:

— Я бы предпочел обойтись без лишнего кровопролития, господа. Умрет лишь один из вас.

Ледяной пот заструился по спине. Где же Леон уже слышал этот холодно-вежливый баритон?

— Подумайте хорошо, стоит ли вам драться за отцеубийцу?

Лорд Таррент рухнул в бездонную пропасть. В провалы черной маски холодным презрением глянули черные глаза Клода Дарлена. И всё встало на свои места.

— Да, господа, сей юноша собственноручно всадил нож в грудь покойного лорда Эдварда Таррента — своего отца. Чтобы заполучить его титул и его женщину. А затем перевалил преступление на свою невинную сестру. Так достоин ли он жить, господа?

— Это — ложь! — язык прилип к гортани, слова продираются вороньим хрипом.

Всё не может закончиться вот так и здесь! Не нужно было уезжать от дяди. Теперь Леон попал в ловушку подлого мерзавца-секретаря!

Сейчас эти трусы отрекутся! Двое уже готовы, а сейчас и Генри…

— У дворян — своя честь, у меня — своя! — рявкнул тот. — Я присягал лорду Леону Тарренту. И я — не предатель. Прочь с дороги!

— Очень жаль. — Да кого жаль этому отребью?! — Но я обещал, что Леон Таррент не выберется живым из Тенмара.

Обещал?! Кому он мог такое обещать?! Неужели… дядя с ним заодно? Зачем? Ради наследства? Ив Кридель тоже метит на Лиар?

А Леон-то подозревал Полину, дурак! Из-за него теперь и она — в опасности! А он умрет здесь. И уже не сможет ни предупредить любимую, ни спасти.

Ее тоже ждет засада на дороге. И подлые негодяи в масках. Их не остановит, что она — женщина! Хрупкая, беззащитная… Подобным мерзавцам на всё плевать!

— Убейте их. — Как буднично! Даже без ненависти.

Сразу пять выстрелов грохнули по ушам. Юноша ошалело завертел головой. Откуда взялся дикий вопль, перекрывший даже этот чудовищный грохот?!

Леон понял, что кричит сам. И не может остановиться…

Всё-таки Генри успел раньше этих гадов! И как ни странно — попал с обеих рук! Впервые в жизни…

Двое разбойников рухнули наповал. Жаль — всего двое!

А в Леона — промазали! Он не ранен… кажется. Неведомо как успел пригнуться.

Стреляй же, стреляй, дурак! Иначе умрешь!

Юноша торопливо прицелился — из-за плеча Генри. И разом вспотевшей рукой нажал курок.

Кажется, попал кому-то в плечо. Жаль — не Дарлену…

Выстрелить вторично Леон не успел — кто-то оттуда пальнул в ответ. Когда враг перезарядил оружие? Или было запасное?

Таррент успел нырнуть назад. А Генри осел в весеннюю слякоть. На его груди расцветает огромная ярко-красная роза. С рваными краями…

Полине отец подарил алые розы в день свадьбы. А больше возлюбленная Леона их никогда в руки не брала. Предпочитала более скромные цветы. В отличие от Карлотты. Карлотты и Ирии. Сестра любила всё яркое…

Юноша успел рвануть шпагу из ножен. И горячая боль прожгла живот. Глубоко-глубоко… насквозь.

Серое небо качнулось — застиранной простыней на ветру. Предательская земля ударила в спину. В лицо рванулись грязно-пепельные тучи. Готовые пролиться целым морем погребальных слёз…

— Добей его, — донеслось откуда-то сверху. Голосом негодяя и предателя, чье имя сейчас не вспомнить…

— Зачем? — Красная пелена осеннего заката заволокла небо. Сквозь нее голос Клода (а вот этого зовут Клод!) почти не слышен. — Он не заслужил легкой смерти. Уходим.

— Вы разве нас не отпустите? — Какой жалобный, умоляющий голос…

— И куда же вы пойдете — предатели, нарушившие присягу? Нет, вас мы берем с собой.

— Но вы обещали…

— Жизнь, а не свободу, — Клод сухо, неприятно засмеялся. Совсем тихо…

Его почти не слышно — и хорошо. Леон не собирается слушать этого секретаришку… Лорд Таррент сейчас немного отдохнет и…

Юноша попытался встать… нет — пошевелиться. И на миг небо вдруг стало совершенно алым. Ярким, как былые платья Карлотты.

Вино из разбитого графина…

А потом исчезло всё.

Небосвод горит закатными красками. Неповторимой сине-алой хрупкой гранью весеннего вечера и ночи.

Небо — невозможно красиво, а тревога сжимает сердце. Где опять беда? С кем? Эйда?! Иден? Катрин? Старый герцог?

В последний раз такое было в зимний вечер у камина, рядом с герцогиней Тенмар. Под вой озверевшей вьюги за окном.

Кому было плохо тогда? А теперь? Не узнать. А значит — не стоит и разворачивать карету.

— Госпожа Ирэн! — Мари, шурша бледно-желтеющей прошлогодней травой, замерла чуть позади. Ирия отступила на полшага влево. Не ко всем стоит поворачиваться спиной. — Госпожа, мне страшно!

— Почему? — «Ирэн Вегрэ» обернулась к перепуганной служанке.

— Пойдемте лучше в дом. На такое небо нельзя смотреть!

Ну и не смотри.

— Это — просто закат. Очень красивый.

И зловещий, как… Ральф Тенмар.

— Когда такой закат — кто-то умирает! — Мари судорожно схватилась за свой диск.

Хорошо хоть не за фигурку — на другом шнурке. Надо будет на подъездах к Лютене снять с горничной все амулеты. Старик Тенмар разрешает двоеверие в своем герцогстве. А в Лютене — ну как леонардиты увидят?

И еще стоит объяснить наивной Мари: цвет неба, символизирующий неотвратимую смерть, — сказки старых бабок. Иначе небеса всегда оставались бы оттенка алого бархата. В подзвездном мире — миллионы людей. Кто-то да умирает — каждый час… даже минуту.

Потом Ирия обязательно всё это скажет. Но не сейчас. Для объяснений — слишком тоскливо на сердце. У обеих.

Папа погиб ночью — неба сквозь наглухо задвинутые ставни видно не было. И «баронесса» уж точно не напомнит служанке, что в ночь смерти Люсьена ни змеи с облаков не сыпалось. И оно было вовсе не алым. Просто черный холст, расцвеченный серебристой луной.