Ольга Ружникова - Изгнанники Эвитана [Дилогия]

Ирия опустила глаза, борясь со слезами… И ощутила, как одна железная рука сжала ей плечо, а другая рывком заставила вскинуть голову. Как Роджер Ревинтер — Эйде.

— Смотри! — прошипела мать. — Смотри! И никогда не смей быть такой жалкой, ничтожной, трусливой курицей! Смотри!!!..

Изящные копыта осторожно ступают по лесному ковру. По золотым и багряным листьям.

Солнце согревает, но уже не жарит. Закат Лета уступает подзвездный мир Рождению Осени…

Ближайший олень неслышно обошел заросли багульника. И направился прямиком к Ирии.

Как же доверчивы лилово-чёрные глаза…

Девушка протянула горсть соли — и мягкие губы ткнулись в ладонь.

— Уходите, — попросила Ирия. — Здесь — открытое место. Охотники придут в любое время…

— Они придут везде. — Олени не умеют говорить. Вслух. Но ответ — в блестящих черных глазах. — Лес не спасет — так зачем убегать? И потом — уже осень…

— Осень… — эхом повторила девушка, оглядываясь на рубиново-золотые деревья…

Весна, а не осень. Ранняя весна. И никаких оленей, а просто пробуждение в первом из встреченных по пути монастырей. Нет — втором, если считать амалианское аббатство.

Первое утро в руках врагов. Зарешеченное окно, железные засовы, стража у порога. И тюремная карета ждет-поджидает у ворот. Темнеет глухими окнами. Забитыми чёрным сукном…

Следующие дни и ночи — сплошной туман без начала и конца. Все три недели пути до Лютены.

Ирию и мать конвоировали в разных каретах. Не сбежать — ночевать пленниц размещали только в аббатствах. И неизменно запирали в зарешеченных кельях. И это еще не считая солдат — у запертых дверей.

Столько аббатств Ирия не видела за все свои четырнадцать лет. Неужели те, кто живут там, действительно служат Творцу? Вряд ли у нее (а тем более — у Эйды!) столько грехов, чтобы заслужить Бездну Ледяного Пламени при жизни. Но аббаты и аббатисы встреченных монастырей все до единого — на стороне бесчестных врагов. Равно как и простые иноки и инокини.

Впереди — казнь. Странно. Можно сколько угодно размышлять, что скоро умрешь, но совершенно не страшно.

Или всё изменится на эшафоте? Нет. Ирия представит Анри — и умрет легко.

Еще более странно, что его лицо — тоже в тумане. Невозможно вспомнить черты. И голос…

И об Эйде думать не получается. Нет ясно, что сестра теперь обесчещена. И считается, это — самое страшное, что только может случиться с женщиной. Раньше Ирия думала так же. А теперь…. Если человека покусала собака, он что — тоже навсегда опозорен?

Если бы мерзавец Ревинтер-младший изнасиловал ее, а не Эйду, — считала бы Ирия себя обесчещенной? Нет! Разъяренной, взбешенной, готовой отомстить — да. И вымыться захотелось бы немедленно — после рук подобной скотины.

Почему сестру сочтут виновной за чужое преступление? В чём ее вина? Кто придумал дурацкие законы, по которым живут все? Угодившая в лапы (не оскорбляй честных животных, Ирия!) к подонку девушка достойна презрения, ее семья — казни. А победители — славы и почестей? Так, что ли?

Если удастся выпутаться живой — Ирия больше ничто и никогда не воспримет как данность.

Впрочем, не обманывай себя — живой не выберешься. Ну и змеи с ней, с жизнью! Эйду только жаль…

Туман в мыслях рассеялся на второй неделе пути. Когда по урывкам солдатских разговоров Ирия узнала: хоть восстание и захлебнулось — вожаки еще не пойманы. Папа — жив!

Нет, ясно, что он — не герой легенды. Ему не отбить пленников по дороге. И уж точно — не под силу взять штурмом Лютену и вытащить родных из Ауэнта.

Но вдруг снова захотелось жить. Всё еще будет хорошо! Восставшие победят, отец спасет жену и дочерей. И они снова будут все вместе!

А того мерзавца папа убьет! Обоих мерзавцев — и старого, и молодого. Всё будет как раньше!

Потому что думать о другом исходе — невыносимо…

По прибытии в Лютену сердце оборвалось вновь. Отец не отбил их по пути. А здесь… при виде мрачных стен Ауэнта надежда почти угасла. Может, разумнее забыть о ней совсем? Смириться с завтрашней казнью? Анри погиб… разве Ирия достойна жизни больше?

В тюрьме наконец представилась возможность вымыться. С головы до ног. Впервые за целых три недели. И почему-то стало чуть легче.

Еду вечером принесли тоже неожиданно вкусную. Это после дорожного-то скудного пайка! К ужину даже прилагалась бутылка хорошего вина. А под коркой хлебного каравая — записка:

«Казнь завтра. Отец вряд ли сдастся. Здесь, в тюрьме, еще Леон и Иден. Не вздумай завтра орать, когда их увидишь. Мы — заложники, поэтому казнят сразу всех, кроме Эйды. Помни, ты — дочь лорда и не должна уронить на эшафоте честь семьи.

Подписаться «мама» ей не пришло и в голову. Или боялась, что записку перехватят.

То есть — опасалась. Карлотта Таррент не боялась никогда и ничего!

По дороге на эшафот отчетливо помнилось детство. Игры и драки с Леоном. Прочтенные взахлеб книги. Летний плеск теплой речной воды и ослепительно яркое солнце.

Но память не оживляла дорогу в черной карете, смерть Анри и необычайно яркий рисунок созвездий на ночном небе. Дочь лорда Таррента знала, что это было. А вспомнить, как, — не получалось.

Всё это вернулось потом — постепенно. Лица и глаза, слова, мысли… рвущие душу и сердце ночные кошмары.

Потом. По возвращении в Лиар…

В детстве Ирия слишком много читала. Всевозможные «хроники войн», рыцарские баллады, романы. А там на каждой странице жили благородные герои, прекрасные дамы, гордые принцессы и мудрые короли.

Отважные рыцари всегда побеждали. А если вдруг и погибали — то прежде перебив не одну сотню злобных, коварных врагов.

Гибель каждого героя многократно оплакивалась, воспевалась, прославлялась. А войны и поединки расписывались столь ярко, красиво и захватывающе, что так и тянуло в них поучаствовать!

Тогда Ирия по много раз на дню мечтала родиться именно в то золотое время. Полное приключений, «настоящей жизни» и счастья!

Прозревать она начала в страшный месяц Рождения Весны, когда красивая сказка догнала и обернулась жуткой реальностью. А теперь — полтора года спустя! — Ирия отдала бы всё, чтобы ничего этого с ее семьей не случилось. Вот только у нее уже ничего нет.

Девушка до сих пор гнала мысль, что отец просто пожертвовал Эйдой. Когда предпочел оставить дома. Понимая, что иначе и он сам, и Леон проживут до первого «несчастного случая». Заботливо устроенного Ревинтером с подручными.

Так это или не совсем? О мертвых — или хвала, или молчание. Тем более — об ушедших в Светлый Ирий родных. Папа уже расплатился за всё. Что не сдался вовремя. И позволил своей семье пройти все круги Вечной Стужи и Огня. А потом — не смог (или не захотел) освободить из монастыря жену, пожертвовал дочерью.