Тимофей Печёрин - В режиме отладки

Стишков не было. По-видимому, нынешнее поколение по достоинству оценило наши поэтические потуги. На теперешних плакатах надписи были короткими, яркими и броскими — как рекламные слоганы. Некоторые из настоящих слоганов перекочевали сюда в несколько измененном виде. Так, на одном из плакатов смерть (в балахоне и с косой) сообщала: «Вы все еще курите? Тогда мы идем к вам!». Я не выдержал и усмехнулся. Остроумно — хоть и не свастика из шприцев…

Рядом с этим «агитпунктом» меня и нашел декан факультета, Роман Сергеевич Кряков, в свое время бывший заведующим кафедрой информационной безопасности, научным руководителем моего диплома, а позднее — кандидатской диссертации. Злые языки на факультете записывали меня в фавориты этого человека, что не мешало последнему быть ко мне требовательным. Причем, не в меньшей, а, наверное, даже в большей степени, чем к остальным. Оно и понятно — я ведь был личным учеником Крякова, его питомцем; его гордостью и визитной карточкой. Любой «косяк» с моей стороны декан принимал на свой счет и относился к нему как и всякий щепетильный человек. То есть, непримиримо.

— Доброе утро, Роман Сергеевич! — обратился я к нему на редкость благодушным тоном. Все-таки пребывание в альма-матер существенно подняло мне настроение.

Однако, судя по выражению лица, Кряков совершенно не разделял моей веселости. Его хмурый взгляд не грозил мне ничем хорошим.

— Владимир… Олегович, — молвил он сухо, — зайдите в мой кабинет. Срочно.

А вот это уже серьезно. Не срочность, а сама манера, в которой он ко мне обратился. Те, кто проработал с Кряковым достаточно долго, не могли не заметить, что профессор зовет по именам всех — и студентов, и преподавателей, по крайней мере, тех, кто помоложе. Если же Роман Сергеевич обращается к кому-то «официальным тоном», значит у этого «кого-то» крупные неприятности.

— Ай-ай-ай, Роман Сергеевич! — с шутливой укоризной сказал я, когда компьютер декана с запущенным на нем видеороликом исторг из себя первые вздохи и вскрики, — что же вы смотрите… на рабочем месте, да в вашем возрасте?!

Испепеляющий взгляд Крякова, брошенный мне в ответ, заставил замолчать. Декану явно было не до шуток.

— Узнаете? — поинтересовался он, щелчком мыши останавливая ролик, — где это? И кто это?

Судя по доске, частично исписанной мелом, а также по рядам парт, на одной из которых происходило основное действие, сей шедевр любительского видео был снят в учебной аудитории. Благодаря паузе, поставленной в удачный момент, я смог узнать лицо, нечаянно угодившее в объектив. А услужливая память подсказала мне обстоятельства, при которых помещение в «Храме Науки» было использована таким неподобающим образом.

Обычно студенты, не способные сдать зачет, не вызывают у меня ничего, кроме раздражения. Этих товарищей я обычно «заворачиваю» без сожаления и жалости, предоставляя им на выбор два варианта — как следует приготовиться и сдать предмет, либо… покинуть стены данного учебного заведения. Увы, в каждом правиле бывают исключения.

Если жертвой твоей требовательности становится не студент, а студентка, сохранять твердость гораздо трудней. Получив отворот-поворот, вышеназванная студентка может банально разреветься прямо в аудитории, и в такой ситуации я просто не знаю, что делать. А уж если студентка красивая… Тут мои шансы устоять стремились к нулю.

Она была не просто красивой, она была вызывающе, до неприличия, прекрасной. И, вдобавок ко всему, была очень приятной в общении, а уж сколько лапши повесила мне на уши! Хватило бы, чтоб накормить всех голодающих в Сомали. Она говорила (сквозь слезы), как уважает и мой предмет, и меня лично; жаловалась на обстоятельства, что сломали ее, такую слабую, и помешали в полной мере проявить это уважение. Она клялась и божилась исправиться к следующему семестру, а свое предложение назвала «компромиссом». Между чем и чем был этот компромисс, она не уточняла.

А я согласился. Ибо не ожидал такого вероломства. И не придал значения выложенному на соседнюю парту сотовому телефону. Забыл, что телефон нынче — не только средство связи…

— Откуда это у вас? — спросил я упавшим голосом.

— С «ю-туба». Как и все, — ответил декан, не уточняя, что он имеет в виду под словом «все», — ролик называется «развратный препод»…

Как сказал какой-то политик или дипломат, «односторонняя и крайне предвзятая трактовка событий».

— …и его просмотрело свыше пятидесяти тысяч человек. Точнее, пятьдесят тысяч двести девятнадцать. Понимаете, что это значит?

— Что у нас так много извращенцев-вуайеристов, — еще пытался шутить и трепыхаться я, — целая армия. Как бы они не захватили власть и не заставили всех…

— Разве до вас еще не дошло? — несмотря на внешне спокойный тон, Кряков только что молнии не метал, — какая это «реклама» для нашего университета? Какой удар по репутации?

— Да, дошло, дошло, Роман Сергеевич, — вздохнул я, — Пэрис Хилтон, блин! Доморощенная…

Последние две фразы я произнес вполголоса, обращаясь не к декану, а к самому себе. Впрочем, вряд ли Кряков вообще меня слушал.

— Я не могу рисковать всем факультетом, — начал он «зачитывание приговора», и отнюдь не оправдательного, — не собираюсь ждать, пока сюда нагрянет очередная проверка и ткнет носом в эту дрянь нас всех. Вы, Владимир… Олегович, несомненно, умный человек и хороший специалист. Ценный специалист для нашего факультета. Но это не значит, что весь факультет должен страдать из-за ваших…

Роман Сергеевич всхлипнул, поперхнулся и не закончил фразу.

— Заявление по собственному желанию, — сказал я, догадавшись, куда он клонит. Декан кивнул.

— Вряд ли при вашей квалификации, у вас будут проблемы с трудоустройством, — произнес он вполголоса.

— Вы неисправимый оптимист, Роман Сергеевич, — вздохнул я, — с такой «рекламой» никакая квалификация не поможет. Разве что самой древней профессией заняться…

— Меня это не касается, — теперь голос декана нервно звенел. Сразу видно, что решение давалось ему с трудом, а разговор со мной — тем паче. Поэтому Кряков решил «ковать железо, пока горячо». Положив на стол передо мной ручку и лист А4, он жестом указал на них, не утруждая больше себя словами.

Еще раз вздохнув, я принялся писать. План Романа Сергеевича мне в общем-то был понятен, если его вообще можно было назвать «планом». Что-то было в нем от кредо одного известного политического деятеля.

Есть человек — есть проблема. Нет человека — нет проблемы.

В смысле, у кого-то нет, а у кого-то как раз появляются. Эх, жалко будет жену и детей расстраивать! Такую жену и таких детей — действительно, жалко…

— Почтальон, мать твою с ремнем и толстой сумкой! — крикнул я, выходя на крыльцо университета. Поневоле проникся сочувствием не то к Люське, не то к Жанне, которая в одной из жизней была моей женой, и которую довел до истерики этот гадкий старикашка. Именно так — «гадкий старикашка», не вызывавший у меня теперь ни грамма симпатии. Его «бесплатная услуга» казалась мне сродни бесплатному сыру в мышеловке, а сама идея исправления жизненных ошибок — игрой, жестокой и коварной.