Карина Демина - Ведьмаки и колдовки

Людям тоже несладко придется.

Дом древний. И крыша частью обвалилась, а где не обвалилась, там она протекала. На самом хребте проросли березы, вцепились тонкими корнями в древнюю черепицу, распластали поверху ветвяные сети…

…Северная башня сгорела, еще тогда, в далеком детстве Ядзиты, и ныне взирала на нее черными провалами окон с упреком и надеждой.

А окна Южной светились зыбким рыжим светом.

— Панночка Ядзита. — Кристоф подал руку, и Ядзита приняла, а потом…

— Не смогли уйти? — спросила она, коснувшись ножкой земли.

…накануне шел дождь, и земля размокла, набрякла.

— Как же я его брошу-то? — ответил Кристоф.

— И как вам…

— Неплохо, знаете… спина вот болеть перестала. А вы, значит, вернулись…

— Ненадолго.

— Наши будут рады.

Аврелий Яковлевич, выбравшись из экипажа, долго озирался, шевелил бровями и себя за бороду щипал. Место это нравилось ему еще меньше, чем кучеру, который весьма надеялся, что господа вспомнят о нем и отпустят восвояси.

Ведьмак вспомнил:

— Милейший, отнеси багаж в дом. И коней распряги…

…и бросил злотень, радуясь тому, что загодя договорился о недельном найме.

— А ты, девонька, веди давай… показывай семейное гнездовище.

Скрипнула дверь.

— Ядзя пришла! — Клео съехала по широким перилам. — Ядзя! А я выросла!

— Да неужели?

— Ага!

— Дорогая, — Люсиль спускалась по лестнице, придерживая ветхое платье, — вам явно не хватает сдержанности. Леди не следует столь бурно проявлять эмоции…

— Ах, Ядзечка! А похорошела-то как! — Марта вышла из стены. — Люську не слушай, она у нас решила ледью заделаться…

— Я, между прочим, рождена была в благородном семействе, где…

— …не успели всю дурь выбить, — фыркнула Клео, повиснув на шее. — А ты такая взрослая стала… а это кто? Тоже жених?

Аврелий Яковлевич, разглядывавший изрядно потраченное временем убранство холла, от этакого предположения закашлялся и сипло выдавил:

— Нет.

— Нет, — подтвердила Ядзита с некоторым сожалением, которое, как она надеялась, не было слишком заметно.

— Жаль. А то нам понравилось…

— Болтаешь много, — зашипела Люсиль, глядя на ведьмака искоса.

Тот сделал вид, будто не слышал… да и зачем, когда знает правду?

Ядзита рассказала.

Еще тогда, когда пришел он к ней…

…камера.

…и узкая лежанка с соломенным матрацем. Одеяло теплое, под которое Ядзита с головой забралась. Так и лежала, суда дожидаясь. А в том, что суд состоится всенепременнейше, она не сомневалась: слишком многие видели…

…слишком многие знают.

Нет, Ядзита не боялась смерти и обиды не испытывала, скорее уж желание, чтобы все поскорей закончилось. И когда скрипнула дверь, она села, торопливо оправив не особо чистое платье.

— Страдаешь? — осведомился Аврелий Яковлевич, прислоняясь к косяку. Выглядел он преотвратительно и слаб был, и эту слабость Ядзита чуяла остро.

— Нет, — ответила она.

— И правильно. Пострадать завсегда успеется… что делать думаешь?

— А у меня есть выбор?

— И верно… не особый… плаха — она не выбор, а… — Он махнул рукой и вошел.

Дверь за собой притворил.

Добрался до лежанки, сел и со вздохом ноги вытянул.

— Не те у меня годы уже, чтобы этак забавляться, — сказал брюзгливо. — На от, съешь конфетку.

И из кармана коробку монпансье вытащил. Яблочных. Ядзита их с детских далеких лет любила. Правда, покупала нянечка карамельки самые дешевые, которые на вес, а не этакие, в размалеванных жестянках.

— Спасибо, — сказала она.

— Пожалуйста… а выбор у тебя, девонька, такой. Или идешь на службу его величеству… или в монастырь…

— А плаха?

Аврелий Яковлевич усмехнулся:

— А что, так сильно хочется?

— Совсем не хочется.

— От и правильно. Жизнь… она хорошая штука…

Ядзита сразу ему поверила. И выбор свой сделала, верно, еще до появления ведьмака.

— А… что надобно королю?

— Надобно… надобно, чтобы беспокойники покой находили… ну и… Хельмов храм пустым стоит. Разумеешь же, что не людям с богами шутки шутить. Раз уж ты на роду Проклятым отмечена, то и быть тебе нынешнею жрицей. Ясно?

Что ж неясного.

Черные камни, в которых сокрыта иная, нечеловеческого рода сила, звали Ядзиту. И можно было тысячу раз говорить себе, что зов их рожден сугубо воображением, но…

— Нам понадобится клинок…

— И алтарь.

— Алтарь уже есть, — сказала Ядзита. — Он… согласится переехать.

Аврелий Яковлевич разулыбался, и улыбка, следовало сказать, переменила хмурое его лицо, которое сделалось и моложе, и красивей.

— От и умница моя… а ножичек, то верно, заберем… негоже таким вещам без присмотру быть.

Ядзита кивнула.

— И… я… мне… мой отец не должен больше… надо мной власть…

— Поговорим, — пообещал Аврелий Яковлевич, руку подавая. — Самолично отправлюсь и поговорю с твоим, чтоб его Хельм задрал, отцом…

…в Южной башне топили жирным торфом, который добывали здесь же, на болотах. Тепло он давал, но помимо тепла — и копоть, которая оседала на стенах черною коростой. И под ней скрывались что камень, что ошметки гобеленов.

Подниматься пришлось высоко.

Отец разместил лабораторию под самой крышей. Ему простор надобен был.

— Эк оно тут, однако, — заметил Аврелий Яковлевич, останавливаясь, чтобы перевести дух. — Красиво…

Красное солнце. Крупное.

Тонет во мхах, окрашивая их во все оттенки алого, будто мантию королевскую пурпурную кинули на болота, и тонет она, наливается сыростью…

Деревня видна.

И старый монастырь, который многие полагали проклятым, а Ядзита бегала туда с Клео, искала безумного монаха, что якобы клад стерег. Думала, если золота найдет довольно, то и дом преобразится…

— Красиво, — глухо сказала Ядзита. — А многие боятся. Говорят, дурные места.

— Неспокойные, это точно, но не дурные… Ничего… как-нибудь… ну веди уже…

Дверь была не заперта.

— Кристоф, — отец склонился над перегонным кубом, в котором булькало что-то темно-пурпурное, тяжелое, — оставь ужин на столике…

— Папа…

Он дернулся, глянул на Ядзиту.

— А… это ты… вернулась, значит.

— Ты не рад?

— Мне некогда. Не видишь разве?

— Вижу. Тебе всегда было некогда… что бы ни происходило, некогда… — Ядзита вдруг поняла, что расплачется, но на плечо легла широкая тяжелая ладонь. И слезы отступили.

Не стоит этот человек слез.

Старый.

Плешивый. И голова крупная, тяжелая… нос кривоватый, узкие губы, лысина покрыта мелкими черными пятнами, словно чешуей.

Ее отец?

Неужели вот это — ее, Ядзиты, отец?

Мелкий, скособоченный… суетливый какой-то… вроде бы и стоит, а руки постоянно в движении пребывают… трогают то куб, то стол, то колбы перебирают, пересчитывают. И губы дергаются, шлепают беззвучно.