Вера Петрук - Чужая война

Словно прочитав его мысли, ветер сыпанул ему в лицо горсть пыли, но халруджи успел наклониться. Вихрь пыли пронесся дальше, окутав облаком Сейфуллаха и врезавшись в Издегерда, который безуспешно попытался развернуть своего верблюда от ветра, но не успел. Капитан хлебнул песка, противно заскрипев им на зубах.

— Ах ты, пес ревучий! — невнятно выругался он, сплевывая на пышущий жаром такыр тягучую слюну. Плевок с шипением упал в сухую землю.

Тем временем, верблюд Джавада, который шел впереди, вдруг остановился.

— Глядите, — раздался голос Рома. — Здесь плита. Прямо на дороге лежит. На ней что-то написано, кажется, на керхар-нараге.

— «Мы, живущие в пустыне, сильны, горды и свободны», — прочитал подъехавший Издегерд. — Метка керхов. Эти сукины дети где-то рядом. Нужно поднажать, до Каньона недалеко осталось. А то мы здесь как прыщи на носу, со всех сторон видать.

— Это старая надпись, — вмешался Аджухам. — Кочевники свои памятники любят, кровью животных поливают, камни красивые оставляют, еду всякую. А этот чист, ни царапинки. Не было здесь керхов. Они все там, на Холустайском Тракте пасутся.

— Поехали, — махнул рукой Евгениус, остановив готовый разгореться спор, и отряд снова тронулся.

— Помоги нам, Господи, благослови твоей милостью, — прошептал Гренко, второй наемник из Фардоса.

Похоже, наемники не часто путешествовали по пустыням. Постоянные ветра и пустота, окружавшая их со всех сторон, заставляли бывалых вояк нервничать. На редких привалах они уже не сыпали шутками и не устраивали потешных драк. Арлинг их понимал. Каждый раз, когда под ногами расстилалось бескрайнее полотно пустыни, его наполняло чувство беспомощности. А вместе с ним — глубокое, беспощадное одиночество, не имевшее ни дна, на края. Близость Дороги Молчания, которая, если верить Большой Книге Махди, должна была проходить через Восточный такыр, настроения не улучшала.

«А ведь иман где-то рядом», — неожиданно подумалось ему. Пустошь Кербала находилась в полсотни арок от подножья Малого Исфахана. Если бы они немного отклонились от маршрута, то могли бы пролить свет на многие тайны. Но от его предложения заглянуть в цитадель Евгениус с Сейфуллахом единодушно отказались. Первый не хотел удлинять дорогу ради посещения каких-то отшельников, второй опасался идти к иману с людьми Канцлера.

И хотя Регарди понимал, что Аджухам прав, желание увидеть учителя еще долго не оставляло его в покое. Он не раз просыпался по ночам, борясь с искушением отправиться в Пустошь затемно, чтобы поутру вернуться обратно, и только огромным усилием воли заставлял себя оставаться в лагере.

Он был халруджи. И все его помыслы и интересы — это желания Сейфуллаха, который к цитадели идти не хотел. Значит, не должно было хотеться и ему, Арлингу.

В одну из таких ночей, когда Регарди старательно повторял главы из книги Махди, стараясь не отвлекаться на неположенные мысли, тишину такыра вдруг прорезал голос имана. Учитель пел. Низкие ноты разливались по сухой глине, словно густое верблюжье молоко, затекая в каждую трещину и пропитывая высушенную землю жизнью. И хотя Арлинг не понимал слов, мелодию он узнал. Иман напевал ее, когда они виделись в последний раз в Школе Белого Петуха.

Это было так неожиданно, что какое-то время Регарди неподвижно лежал, боясь развеять приятный мираж. Но по мере того как минуты шли, а иман, допев грустную песню, принялся за военный марш Сикелии, ему стало не по себе. Голос учителя был таким настоящим, словно кучеяр стоял в десяти салях от лагеря. Халруджи даже показалось, что он ощущал на себе его взгляд. Когда иман закончил военный марш и принялся за колыбельную, Арлинг не выдержал и подскочил, но в тот же момент голос учителя затих, а вместо него запела Магда. Регарди так и остался стоять с сапогом в одной руке, которым он собирался запустить в невидимый мираж на горизонте. Это было слишком. Фадуна пела про безухого кота, который искал себе дом, и от ее голоса халруджи бросило в озноб. А он и забыл, что Магда выговаривала не все буквы, отчего ее речь звучала особенно трогательно.

— Ты чего? — возмутился проснувшийся Сейфуллах.

Заслушавшись, Арлинг случайно наступил ему на руку. Смутившись, он отодвинулся и забрался обратно под одеяло. Фадуна не умолкала, но сейчас было понятно, что слышал ее только он. Значит, снова галлюцинации. Жаль, что у него не нашлось времени удалить проклятую татуировку. Регарди давно подозревал, что причиной его миражей была краска, которую использовал драганский колдун Маргаджана.

— Если сам не спишь, зачем другим мешать? — не унимался Аджухам. — Я с трудом уснул, а вставать через два часа. Черт тебя дери, халруджи! И что мне теперь делать? Звезды считать?

— Голоса послышались, — пробурчал Арлинг, отворачиваясь от Сейфуллаха. Меньше всего ему сейчас хотелось разговаривать.

— А ведь точно кричит кто-то, — вмешался лежащий неподалеку Издегерд. — Будто ребенок плачет. Я от этого и проснулся.

— Это собаки лают, — протянул один из наемников. — Причем давно. Наверное, караван где-то стоит.

— Может, керхи? — спросил проснувшийся Евгениус, и все настороженно прислушались.

— Да это же Каньон! — хлопнул себя по лбу Аджухам. — Мы недалеко, ветер как раз с его стороны дует. Вот всякое и доносится. Я лично ничего не слышу. И никогда не слышал. Но ведь его не зря Каньоном Поющих Душ называют. Успокойтесь, это не керхи и даже не пайрики, а просто ветер. Там со временем какая-то особая порода камня на поверхность вылезла. Воздух проносится по склонам с бешеной скоростью, отчего звуки самые разные получаются. Чаще всего, они похожи на человеческие голоса. Все от воображения зависит. У меня, видимо, его совсем нет. Сколько не слушал, ничего не различаю. Один свист, да гул. Привыкайте, нам вдоль каньона еще три дня идти.

Аджухам оказался прав. Разные люди из прошлого и настоящего всю ночь пели Арлингу песни, продолжив концерт и на следующий день. Когда над пустынным океаном такыра поднялось солнце, он чувствовал себя больным и разбитым. Татуировка, которая долгие дни молчала, вдруг снова стала зудеть и чесаться, словно под кожу забились сотни песчинок. Нестерпимо хотелось облить ее ледяной водой, но такое он не мог позволить себе даже в мечтах.

Каньон Поющих Душ оказался глубокой пропастью с почти отвесными склонами и узким дном, по которому когда-то текла могучая река Исфахан. Сейчас от нее осталось лишь сухое, безжизненное русло. Дорога пролегала вдоль самой границы каньона, местами едва ли не в сале от крутых берегов. Арлинг догадывался, что раньше тракт находился дальше от опасного обрыва, но со временем края ущелья обсыпались, приблизив пропасть к тропе.