dver_v_zimu - Элизиум, или В стране Потерянных Снов

— А где миссис Малфой? Астория? — с кривой улыбкой.

— Она спит. Она аппарировала домой и спит. У меня еще, — Драко взглянул на часы над койкой, — час. Может, два.

— Что-то вроде дежурства?

— Точно.

— Может быть, спустимся в кафетерий?

Немыслимо было, что он вообще это предложил.

Немыслимо и то, что Драко, подумав, согласился. Не было препирательств, и никаких доводов, вроде такого, что в любом случае обо всех изменениях в состоянии сына ему сразу же сообщат. Конечно, сообщат.

Может, ему действительно требовалась передышка, или Поттер выглядел таким… надежным, способным помолчать в эти двадцать минут, пока Драко пил бы невкусный кофе и грыз зачерствевший кекс — Драко был уверен, что так будет.

Так и было.

Они просто сидели за столиком, грязным и шатким, каждый со своей кружкой, и даже кекс был таким, как он себе представлял — безвкусным и крошащимся. Поттер не ерзал и не дергался. Драко смотрел в окно и ничего толком не видел, не слушал, только иногда, позже, вспоминал — автомобильный гудок, кусочек серого неба, ажурный полет желтого листа.

И опять — в третий раз — Поттер его удивил. Он поднял руку, подержал над липкой, в крошках, столешницей, и положил ее, очень мягко, осторожно, на ладонь Драко. Пальцы его сжались, разжались — и он убрал руку.

Прикосновение же оставалось еще несколько секунд: призрак, воспоминание, эхо.

Больше ничего.

Они встречались каждый день — одни и те же двадцать минут за горьким кофе, Драко коротко пересказывал результаты встреч с медиками, Поттер слушал, кивал, задавал какие-то незначащие вопросы.

Он как будто чувствовал, что не стоит идти дальше, что Драко всего-то и надо, чтобы кто-то слушал сбивчивые и невнятные рассказы, чтобы надежда его в эти минуты из бесплотной и невесомой становилась реальной, искренней, настоящей.

В конце ноября в Св. Мунго сдались и самые оптимистичные, и Скорпиуса перевезли домой. Комната его, оклеенная плакатами квиддичных команд, забитая сломанными и любимыми игрушками, тесная, темная (ему нравилось держать гардины задернутыми, он вообще был мальчиком с явными наклонностями к раннему, чуть напыщенному, подростковому трагизму), превратилась в обитель Спящей Красавицы — так они с Асторией называли сына.

Казалось, в этой идиотской и неуместной шутке они собрали оставшуюся в доме радость — и отдали сыну, и казалось, что, когда он очнется, то будет смеяться над ней вместе с ними.

Но пока единственным, кто улыбнулся (скорее, приподнял в улыбке уголки губ, но Драко и за это был благодарен), оказался Поттер. Опять Поттер. Удивительно, за что начинает цепляться волшебник, чтобы не сойти с ума от потери, от огромности и всесилия беды — за какие мелочи, за каких (прежде казавшихся ненужными, ничтожными даже) знакомцев.

Поттер был тем, кто улыбнулся сказанной вскользь шутке, когда они втроем — Драко, Астория и он — туго натягивали шелковую простыню. Из-под подушки, которая все еще пахла волосами маленького мальчика, его сладким и терпким ромашковым шампунем, выпала вдруг книга в яркой обложке. Поттер поднял ее и показал Драко: ведьма с таким бюстом, на котором можно было полочку для посуды поместить, прикрытым лишь какими-то треугольными лоскутками, размахивала кинжалом и творила заклинания огня: адски переливавшиеся розовые шары… Чтиво, не то, чтобы запретное в Малфой Мэнор — Драко ничего своему сыну не запрещал, но до смешного неуместное, и до смешного же — уместное в этой комнате маленького любопытного негодяя. Они расхохотались, коротко, и под изумленным и горестным взглядом Астории.

— Я видел продолжение, — примирительно сказал Поттер, поднимая подушку и ловко стягивая с нее наволочку. Домовик подтащил стопку чистого белья и с подобострастным нетерпением выдрал подушку из его рук.

— Я куплю ему все продолжения на свете. Пусть бы даже в них… не знаю? Пусть бы даже воинственная мадмуазель сняла этот чисто символический костюм.

Они опять засмеялись. Драко чувствовал горечь, которая лишь оттеняла веселье. Горько было от бесцеремонности, с какой они содрали покров это маленькой тайны, и от того, каким тихим был Скорпиус у него на руках — невесомым и тихим, маленьким, спокойным.

Будь он и вправду здесь, участникам разговора не поздоровилось бы.

— Знаешь, они спрашивали о нем, — сказал Поттер, помогая домовику расправить покрывало.

— Кто? — не понял Драко.

— Мои дети. Альбус и Джеймс. Он был хорошим мальчиком… — Поттер посмотрел Астории в лицо, — то есть, он… он хороший мальчик. Они не дружили, но… Они спрашивали о нем, они сказали, что…

Поттер на секунду задумался.

— «Он клевый и всегда давал скатать контрошки по зельям». Это Ал сказал. Ал не заводила, в отличие от своего брата. Друзей у него немного… может быть, даже маловато, он замкнутый. Но он может отличить клевого мальчика от… от обычного.

И Поттер замолчал.

Драко смотрел на него исподлобья, затем осторожно положил сына на чистые простыни. Белое, как бумажный лист, личико чуть повернулось набок, хохолок светлых волос упал на высокий лоб, кожа была такой тонкой, что на виске виднелась синеватая венка.

Поттер скрестил руки на груди. Астория повернулась к нему и вглядывалась с какой-то странной, тревожной просьбой в глазах. Драко поцеловал мокрый лоб и почувствовал дыхание с маленьких губ — нечистое, но приятное, в нем было тепло, магия близости, у него защемило сердце, и он поспешно выпрямился.

— Сейчас все по-другому в школе, — быстро заговорил Поттер, повернувшись к Астории и смущенно кивая через слово, — все по-другому, не так, как было… у нас. Факультеты дружат между собой, Слизерин… считают умниками, но их уважают, все уважали его, он хорошо держался на метле, Ал сказал, что всегда болел за него, потому что он…

Астория молча вглядывалась в его лицо.

— Он сказал так: «Скорпиус был мелкий, но упрямый, и он хорошо держался против всех этих громил, а я таких пацанов уважаю».

Драко боялся, что жена расплачется, но она только слушала, с жадной, почти заискивающей, дрожащей улыбкой.

— Все это я одобряю, потому что… Это правильно, так и надо, так должно было быть, когда Хогвартс вообще создавали. Не для вражды — для дружбы, для помощи друг другу. Роза, Роза Уизли. Она сказала, что они писали друг другу записки, — Гарри полез было в карман, но остановился. — Может быть, вы не хотите их… видеть?

Астория протянула руку.

Он положил ей в ладонь свернутый в треугольничек огрызок пергамента.

Астория развернула и прочитала громко, хорошо поставленным голосом, как будто было важно именно так — внятно, четко — прочесть эти каракули, и именно здесь, сейчас.

«Рыжая-бесстыжая, утрись! Контрошка на десять баллов! Завтра меняемся, только чур не трепаться, горгулья тебя раздери на 1 млн. кусочков… Целую в нос.